Нейтан Баллингруд - Раны. Земля монстров [сборник litres]

Он заметил вампира один раз, у самого края дома. Тот молчал, но не отворачивал от Джошуа лица, пока тот работал.

Солнце соскальзывало с небес, истекая светом на землю и в море. Темнота наступала с востока, разбрасывая за собой звезды.

Джошуа заторопился в дом, уронил молоток на пол и рухнул на диван, лишившись последних сил. Ощущение грандиозной потери висело где-то на грани его восприятия. Он отвернулся от чего-то, от какой-то потрясающей возможности. Джошуа знал, что боль придет позже.

Вскоре вернулась мама, и он выпил часть купленного ею лекарства, хотя не ожидал, что оно ему как-то поможет. Неохотно попробовал съесть пиццу, которую она принесла, но аппетита не было. Мама присела на диван рядом с ним, убрала волосы с его лба. Они посмотрели телевизор, и Джошуа то погружался в сон, то выплывал из него. Один раз он выглянул в окно за диваном. Луна чертила на небе мерцающую дугу. Созвездия вращались над ним, а планеты катались по небу. Джошуа почувствовал томление, едва не выдернувшее его из тела.

Он мог видеть на миллиарды миль вокруг.

В какой-то момент мама подняла его с дивана и отвела в постель. Проходя мимо, Джошуа заглянул в комнату Майкла, и увидел, что брат уже спит.

– Ты же знаешь, что я люблю тебя, Джош, – сказала мама у его двери.

Он кивнул:

– Я знаю, мам. Я тебя тоже люблю.

Его тело терзала агония. Он был практически уверен, что умрет, но слишком устал, чтобы бояться.

Его разбудил крик. Тяжелый звук бегущих ног, а следом – треск.

Потом тишина.

Джошуа попытался встать. Он чувствовал, что потерял контроль над телом. Его веки распахнулись. Он увидел, что в дверях стоит брат, и по лицу его струятся слезы.

– О нет, Джош, о нет, о нет…

Он потерял сознание.

На следующее утро Джошуа снова был способен двигаться. Ночью жар спал; простыни были мокры от пота.

Он нашел маму на кухонном столе. Она сбила ногами на пол тарелки и столовые приборы в борьбе, которая явно была недолгой. Голова мамы свисала со стола; ее осушили небрежно. Пол под ней был забрызган кровью. Глаза ее были открытыми и остекленевшими.

Брат висел головой вниз в гостиной, его ноги привязали ремнем к потолочному вентилятору, который частично соскочил с креплений. Майкла тоже выпили. Он все еще был одет в пижаму. На полу, в нескольких футах от него, там, куда она упорхнула, покоилась приветственная открытка, которую он сделал для отца.

Фанера, закрывавшая лестничный колодец, была оторвана. Вампир стоял на верхней ступеньке, всматриваясь в темно-синее небо раннего утра. Джошуа остановился у подножия лестницы, глядя на него. Обожженная кожа вампира покрылась прозрачным слоем гноя и лимфатической жидкости – его тело начало исцеляться. Белая масса заполняла его глазницы, как паучьи яйца. Пучки черных волос покрывали оголенную голову.

– Я ждал тебя, – сказал вампир.

У Джошуа задрожала нижняя губы. Он попытался что-то сказать, но голос отказывался подчиняться ему.

Вампир протянул ему руку:

– Поднимайся сюда. Солнце почти взошло.

Почти вопреки своей воле он поднялся по ступенькам на свежий воздух. Вампир обхватил пальцами его затылок и привлек к себе. Его губы коснулись шеи Джошуа. Он дотронулся до его кожи языком.

– Спасибо за твою семью, – сказал вампир.

– …нет…

Он вонзил клыки в шею Джошуа и отпил из него еще один раз. Восхитительное тепло охватило тело мальчика, и он почувствовал, как его бережно опускают на лестничную площадку.

– Бояться – нормально, – сказал вампир.

Джошуа уронил голову набок; он смотрел туда, где раньше был второй этаж. Вот его старая комната. А там была комната Майкла. А здесь спали родители. Теперь все это находилось под открытым небом.

– Теперь это мой дом, – проговорил вампир, стоя над ним и оглядывая землю вокруг. – По крайней мере, еще на несколько дней. – Он посмотрел на Джошуа своими бледными новыми глазами. – Я был бы очень благодарен, если бы ты держался подальше.

Вампир спустился по лестнице.

Через несколько минут показалось солнце, сначала розовым пятном, потом светлой царапиной на краю мира. Джошуа почувствовал, как в нем снова нарастает жар: яростный, очистительный огонь, зародившийся в животе и стремительно распространившийся во все стороны. Он чуял запах собственной жарящейся плоти, видел, как из него начинает струиться уползающий ввысь дым.

А потом день накрыл небеса своей тяжелой крышкой. Земля раскалилась от жара, как наковальня, и солнечный молот выколотил все цвета из окружающего мира.

Грейди и Сара выбрались из лесного домика упакованными в тяжелые куртки, сжимая пылавшие жаром, как темные маленькие солнца, кружки с кофе. За широко раскинувшимся Типтонским озером вырывался из утренней туманной завесы Голубой хребет; поросшие деревьями спины гор напоминали лес шипов на спине какого-нибудь величественного кракена, рассекающего море. Они спустились по ступенькам с крыльца на некошеную траву и направились вниз, к озеру и маленькой тропинке, которая через пару сотен футов привела их к телу странного существа, что выбросилось на берег и умерло там.

На ходу они почти не разговаривали. Грейди всего три дня как вышел из тюрьмы, где просидел шесть лет, и с трудом узнавал свою тринадцатилетнюю дочь в грустноглазом циничном создании, шагавшем рядом. С тех пор, как они виделись в последний раз, с ней произошла какая-то непостижимая трансформация. Она покрасила волосы в черный; ее лицо покрылось странными серебряными украшениями: одно кольцо в левой брови, целый ряд – вдоль изгиба усыпанной драгоценностями раковины уха. И хуже всего – в языке у нее была штанга.

– Блин, оно реально воняет, – сказал он. Сара обнаружила чудовище прошлым вечером и жаждала показать ему. Ранний морозец несколько сдерживал запах, но тот начинал подползать к домику.

– Подожди, пока увидишь его, папа, оно потрясающее.

Сара не приходила навестить его три последних тюремных года. Поначалу Грейди сам на этом настаивал, а она приняла это в штыки: он рассказал о своем решении, когда Сара с матерью пришли его повидать, и дочь устроила такую жуткую истерику, что охране пришлось прервать свидание. Его доводы, думал Грейди, были одновременно предсказуемы и оправданны: ему не хотелось, чтобы его маленькая девочка видела отца в такой среде – медленно превращающимся в меньшее, худшее, побежденное подобие себя. Но правда состояла попросту в том, что ему было стыдно, и, удерживая Сару подальше от себя, он спасался от того унижения, которое чувствовал в ее присутствии. Не прошло и года, однако, как его решимость пошатнулась, и Грейди попросил жену снова приходить вместе с дочерью. Но Сара так и не пришла.