Александр Матюхин - Кладбище ведьм

БАМ!

Грибов лихорадочно прошёлся по комнате, метнулся к детским шкафам, вывернул вещи в поисках чего-нибудь… Чего-то спасительного, правильного.

— Смирись и открывай! Я ведь всё равно доберусь. Поговорим, а? Про жизнь твою паскудную, про то, как тёща твоя, тварь, скотина, границ не видела, за что и поплатилась. Мерзкая, мерзкая тётка!

Грибов неосознанно бросил взгляд на окно. Люди как будто стали ближе, хотя никаких следов на снегу не было.

— Сейчас закончу с тобой, а потом к Наденьке! Будем пировать с ней! К Новому году готовиться! Дочь твою вылечим, научим всему, что нужно. По материнской линии продолжит род, красавица. Ведьмой сделаем, первоклассной. Любить меня будет больше жизни! Любить всех нас!

БАМ!

Бесполезный нож трясся в руке. Страх подкатывал к горлу, заставлял судорожно и часто сглатывать вязкую слюну.

Нехорошо. Нехорошо это. Грибов никогда не умел драться или решать конфликты. Тем более никогда не сталкивался с таким.

Он крутанулся на месте. Зацепился взглядом за пластиковые вёдра и подбежал к ним.

— Серый волк сейчас как дунет!..

БАМ!

Отковырнул ножом крышку. От вязкой жидкости резко дыхнуло химией, запершило в горле. Среди тёмных разводов Грибов увидел чью-то кисть, всплывшую на поверхность. Пальцы были разъедены до костей, шелушилась выбеленная кожа.

— И ещё раз, дружочек! Выбирайся из своего домика!

БАМ!

В оконное стекло заскреблись. Несколько ладоней — обнажённых и в перчатках — показались с обратной стороны. Грибов, чертыхнувшись, попробовал поднять ведро — не получилось. Лишь сдвинул на несколько сантиметров. Затравленно огляделся. На детском столике стояли в ряд детские же пластиковые принадлежности — совочки, чайнички, ведёрки.

— Принимай гостей! Принимай, блядь, гостей!

Дверь не выдержала очередного удара, хрустнула и зашаталась на нижнем крепеже. Замок со звоном вылетел. Оксана с какой-то невероятной силой вышибла дверь и ворвалась в детскую.

Она уже больше не походил на Оксану. Да и на человека, в общем-то. В скрюченных чёрных руках монстр сжимал огнетушитель. Выпирающие белые глаза крутились в глазницах без век. Жёлтые зубы скалились.

— Держись! Держись! Держисьблядьдержись!

Оно успело сделать два шага, когда Грибов, упершись ногой в ведро с химикатами, опрокинул его. Вязкая жидкость тяжело выплеснулась на пол, под ноги монстра — вокруг его, на него. От запаха и пара заслезились глаза, стало подташнивать. Грибов ударил по второму ведру, содрал крышку, метнулся к детскому столику, зажав рот и нос рукой.

Он успел увидеть, как химическая жидкость обволакивает ноги твари.

Оно заорало, размахивая руками. Сморщенное, окровавленное тело задрожало. Огнетушитель выскользнул и с грохотом упал на пол, ломая кафель.

Шлеп!

Босыми ногами по разливающейся воде. Грибов слышал эти звуки раньше.

Стекло разлетелось, и в комнату потянулись многочисленные руки, цепляющиеся за осколки, раздирающие одежду и кожу. Никто ничего не говорил, не издавал звуков. Кричала только Оксана.

Времени думать больше не оставалось.

Тварь, шлёпая по дымящейся жидкости, бросилась Грибову наперерез, когда он оказался около детского столика и подхватил пластиковое голубое ведёрко. Ноги твари дымились. Она хромала.

— Иди сюда! Нет смысла сопроти…

Её пальцы ухватили Грибова за край свитера, но он рванулся, выскользнул. Сзади как будто звонко и хищно клацнули зубы. Грибов подбежал к большому ведру, зачерпнул жидкости — и вот тут уже обернулся и плеснул химию на лицо оказавшейся совсем рядом твари.

Он видел её белые глаза с крохотными точками зрачков. Видел зубы. Искажённое яростью лицо. Глубокие морщины. Окровавленные кусочки старой кожи.

Всё это в миг исчезло в густом едком пару, стёрлось.

Тварь отпрянула, хватаясь руками за обожжённое лицо. Заверещала от боли, и следом заверещали те, кто протягивал руки сквозь разбитое окно.

Грибов же, не раздумывая, на изломе дыхания, зачерпнул ещё жидкости, плеснул, зачерпнул, плеснул, раза три или четыре, не целясь, но попадая.

Крик перешел в пронзительный болезненный вопль. Оксана, как ослепшая, метнулась в одну сторону, ударилась головой и руками о стену, оттолкнулась, бросилась к в сторону Грибова, поскользнулась на влажном полу, нелепо упала, взмахнув руками. А Грибов, не замедляясь ни на секунду, хотя сердце колотилось так, будто сейчас сорвётся с резьбы — подбежал, вылил сверху, вернулся к ведру, зачерпнул, вылил.

Он видел, как с кривых суставов твари сползает кожа, а под кожей пузырится кровь вперемешку с чем-то жёлтым, вязким. Тварь уже не орала, а тихонько постанывала, суча ногами. Люди на улице тоже постанывали. Руки исчезли.

В какой-то момент Грибов остановился, тяжело дыша. Он подумал, что прямо сейчас рухнет рядом с тварью в дымящуюся кислоту и больше никогда не поднимется. Но в тоже время думал о Наде и Наташе, о том, что хочет выбраться из этого дома, умыться снегом, вздохнуть нормальный морозный воздух. Хочет жить.

— Ну-ка, давай-ка… — Грибов склонился над тварью, замотал руки в рукава свитера, ухватился за переплетение конечностей и раздвинул их, обнажая лицо.

Глаз не было — это он увидел сразу. Глазницы слиплись и пошли чёрными пятнами. Губы разъело. Щеки провалились внутрь. Тварь уже не выглядела страшной. Скорее — испуганной и беспомощной.

— Видишь, как бывает, — пробормотал Грибов, всё ещё пытаясь отдышаться. — Растила оболочки, как капуста, а потом пришёл повар и содрал их все, до кочерыжки.

Ему так понравилась эта нелепая метафора, что Грибов рассмеялся, прямо так, склонившись над умирающей тварью, ей в лицо.

Тварь всё ещё тихонько подвывала. Грибов достал из-за пояса нож и с силой воткнул лезвие в шею твари — как недавно проделал тоже самое с сутулым.

Тварь вскрикнула и сразу же замолчала. Конечности обмякли, ноги вытянулись. За окном тоже стало тихо, и в этой тишине Грибов услышал, как колотится его сердце.

Он поднялся, подошёл, прихрамывая, к окну. Увидел людей, бредущих прочь от дома к забору. Никто не оглядывался, никто не смотрел на Грибова. Парень в инвалидном кресле свернул за угол, оставив на снегу две извилистые дорожки следов от колёс.

Минуты через полторы люди разошлись, их больше здесь не было, будто закончилось дивное представление, после которого не стоило задерживаться.

Морозный воздух обжигал разгорячённое лицо. Грибов обернулся, почему-то ожидая увидеть тварь живой и невредимой. Так ведь всегда бывает, да? Но бывшая Оксана всё ещё лежала в луже кислоты, мёртвая.

Тогда он отворил окно, счистил осколки, перебрался через подоконник и спрыгнул на улицу.

Наклонился, зачерпнул снег ладонями и растер лицо и руки. Какое облегчение. Потом заковылял через двор к калитке. Скрываться-то бесполезно. Вышел на улицу. Домики по обеим сторонам дороги стояли тихие и темные. Нигде не горел свет, будто никому не было дела, что происходит за пределами их собственных спален и дворов.