Адам Нэвилл - Багрянец [litres]

Трещина в скале располагалась прямо над его растрепанными рыжими волосами. Мэтт перевел взгляд с нее на серый берег, прослеживая траекторию известняковых обломков. Они струились застывшей рекой по пляжной гальке и впадали в море. Скала, должно быть, осыпалась на прошлой неделе, так как же давно эти кости («животных или людей?») попали в камень? И что, все эти темные куски – их осколки? Может, даже окаменелые?

Мэтт решил собрать как можно больше интересных обломков, пока их не забрал тот же прилив, что сделал у подножия скалы зарубку и обрек ее на обвал. Стоит этой весной наступить полнолунию, как море поднимется выше, оближет оползень и заберет все реликты себе.

Причиной лавины стали тридцать лет береговой эрозии и увенчавший их месяц непрекращавшихся бурь, хотя в этой части Южного Девона ничто не говорило о бесконечном гневе моря. О том, как еще недавно голубые небеса чернели от злости, а аквамариновые воды, охваченные серым мраком, несколько недель без перерыва плевались солеными комками пены в каждое обращенное к ним лицо!

Тогда в Южном Девоне много что пострадало. В течение тринадцати или больше ураганов море, обратившееся в сплошной водоворот, лезло на стены, гнуло железные ограды и дороги, разбивало в осколки причалы и рыбацкие лодки, рушило съемные домики для отдыхающих от Плимута до Долиша, даже скидывало тяжелый плащ прибрежных скал. Море, от которого ждали защиты, доброты и милосердия, предало людей и набросилось на них.

Теперь, когда все кончилось и атмосферный фронт миновал, море стало робким, будто извинялось, но города были слишком потрясены, а люди – оглушены и глубоко травмированы психологически. Никто больше не доверял морю, и не скоро снова доверится. Жителям городов возле бухт или длинных красных пляжей к северу отсюда потребуется немало времени, чтобы забыть случившееся и возродить старую связь.

Мэтт на четвереньках пополз в гущу камней и костей. Трещину он увидел с высоты двухсот метров, пока летел на своем параплане. Холодный воздух на такой высоте пронизывал даже маску на лице, окрашивая кожу в фиолетовый.

Условия для полетов выдались хорошими. Мэтт взлетел обратным стартом с красивого местечка, предназначенного для гуляющих по прибрежной тропе: только что он стоял на ногах – и вот уже сидит в воздухе, подхваченный восточным ветром с моря. Крыло захлопало, взлетело над головой, раздулось, и он заскользил вперед. На миг желудок расширился, будто вышел за пределы слишком тесного тела, и тут же сжался в кулак внутри ослабевшей оболочки, и Мэтт, крошечный на фоне огромного неба, поплыл в нем совершенно один.

Сидя в своем снаряжении, он взглянул с высоты на широкую полосу зеленой морской воды, переходящую в бледную бирюзу; еще дальше море приобретало холодный оттенок атлантической синевы, затем оттенок индиго, потом цвет сверкающего серебра, который наконец перетекал в кайму белого огня на далеком горизонте.

Мэтт оглянулся – земля стала плоской, все природные препятствия, такие большие внизу, сгладились. Сколько раз он ни смотрел сверху на землю, стремительное преображение Брикбера никогда не уставало его удивлять. Трава становилась бархатным ковриком в белых царапинах от дорог и шоссе, деревья – цветками брокколи, скалы – кусками омертвевшей материи; облака парили, будто привидения в настоящих простынях, а серые здания ферм напоминали жесткие детальки Лего, сопровождавшие сына Мэтта, когда тот оставался у отца на выходные. Мэтт иногда наступал на эти детальки, и пальцы ног подгибались от боли, словно когти.

С разгоряченной солнцем поверхности скал поднимался столп пара, и Мэтт угодил в самую его середину – невидимую, но мощную. «Одна ошибка – упадешь в море, и ты труп», – сказал ему Билл, один знакомый, давным-давно, когда вводил в курс дела. Мэтт летал на своем параплане вдоль побережья уже шесть лет.

Скала обвалилась за два километра к востоку от места, где он взлетел и увидел, как земля превращается в аэроснимок. Эти скалы были частью древнего Южного Девона и в основном состояли из темных вулканических пород и девонских сланцев, складывавшихся в мозаику из царственно-пурпурных, ржавых и медных оттенков. Местные скалы природа отчеканила 400 миллионов лет назад, когда эта часть земной поверхности лежала под водой к югу от экватора; а назвали тот период в долгой истории нашей планеты в честь графства, откуда происходил Мэтт, – девонским. Тогда под океанами, не существующими ныне, пылали древние горнила стихий, полные огня, пара и давления, где и выковывались эти утесы.

Однако трещина, откуда высыпались кости, появилась в полоске другой материи – на самом южном краю древних известняковых скал, которые активно разрабатывались в Викторианскую эпоху: они состояли из доисторических рифов и водорослей, сжатых и скрепленных ржавой гематитовой кровью. Из-за промышленной добычи известняка эти полуострова приобрели форму носов гигантских кораблей, и Мэтт теперь осторожно миновал последний из них.

При взгляде на новый край скалы, который возвышался за провалом, стало ясно, что соответствующий отрез прибрежной тропы исчез, и по обеим сторонам над трещиной склонялись новые скалы, выставив подбородки. Они выглядели неустойчивыми.

«Надо торопиться».

Мэтт с легкостью разгреб верхний слой обломков. Когда он нашел первую кость, ему сперва показалось, что это кусок разбухшего от воды дерева, но при близком рассмотрении выяснилось, что она расщеплена на конце. В разрезе находка напоминала иссохший коралл или внутренности морской губки – когда-то в кости содержался мозг. «Может, ребро скотины?»

В основном эту гористую прибрежную местность использовали под пастбища, и по всему Брикберу гуляли стада овец породы черная валлийская горная, а поближе к прибрежной тропе – и неторопливые вороные пони. Но хрупкость и окраска кости, напоминающая цвет красного дерева, переходящий в угольную черноту, говорили о большом, даже древнем, возрасте. Поэтому теорию, что это овцы упали с обрыва, а их останки застыли над морем, Мэтту пришлось отмести.

Поблизости среди гальки, щепок и осколков гематита нашлась другая кость, более светлая. Судя по форме, в руках Мэтта оказалась часть челюсти, а судя по ее размерам, она принадлежала виду, больше не живущему на Британских островах. В ней оставалось три зуба, самый крупный из которых покрывала сеть из трещин, тонких, будто капилляры. Этот видавший виды зуб размером был с большой палец Мэтта и напоминал резец. Вид резца заставил Мэтта внимательнее осмотреть землю у колен.

В музее Торки он видел останки саблезубых кошек, извлеченные из известняка в Кентской пещере. Пещера лежала ниже по побережью, а известняк был таким же, что и тут, в Брикбере.