Коллектив авторов - Дар Астарты: Фантастика. Ужасы. Мистика (Большая книга)

Фабри умолк, а я его спросил с состраданием:

— А мать ваша?

— От нее не могли скрыть этого знака. Это стало ее гибелью, потрясло ее мозг… Она умерла в доме умалишенных…

Он стоял у окна, спокойный, хладнокровный, устремив взгляд на горевшую газовую лампу.

В призрачном красноватом освещении комнаты, оклеенной темно-красными обоями, она казалась неподвижным изваянием в своем плотно облегающем фигуру черном шелковом платье, с бледным лицом, оттененным пышными черными волосами.

Когда он попросил ее передать ему сигары, — ее рука сильно дрожала.

Он заметил это и понял, что ей известно все. Глаза ее, широко раскрытые, неморгающие глаза были устремлены на красивое, холодное лицо, на высокую, стройную фигуру стоявшего у стола человека. Ее мозг грызла одна ужасная мысль: «Он обманул меня, обманул!»

Вероятно, он угадал ее мысли, потому что вдруг высоко и вызывающе поднял голову, и злобная усмешка искривила его широкие звериные челюсти. При виде этой усмешки в молодой женщине закипела дикая ярость. Сердце ее, казалось, хотело выпрыгнуть из груди. На минуту ей показалось, что оно, — это беспокойное страдающее сердце — вылетело из груди и носилось где-то высоко над ними и потом, дрожа и обливаясь кровью, повисло в воздухе, что теперь в груди ее воцарилась вечная пустота.

Вдруг у нее вырвался вопль: ведь он знает, что он ее обманывает, с давних пор, систематически и с большим искусством. Разве ей нужно знать все подробности? Зачем же она ему нужна, если покинута им, если у него есть другая… Она уйдет и уйдет охотно!

— Об уходе не может быть речи, — возразил он, — она сама совсем не нужна ему, нужна лишь ее красота, грация, главное, линии ее тела! Особенно в этом черном, плотно облегающем тело шелковом платье!

— Итак, ты любишь мое тело?

— Понятно, весьма понятно, сокровище мое! — прозвучал холодно и насмешливо его голос, тогда как его взор был по-прежнему устремлен на лампу.

Она почувствовала, что сердце ее упало и разбилось, и сразу очнулась от дикого прилива ярости. Нет, она будет спокойнее, будет холодна, как лед, покорна, как побитая собака. Надо подумать и решить…

Она спокойно вышла из комнаты, как будто бы ничего не случилось. Но едва успела перешагнуть порог, как все в ней закипело… забушевало… Порывистым движением бросилась она в кладовую, взяла с полки большую жестянку с керосином и вылила некоторое количество на свои волосы. Как было противно ей, когда струйки керосина полились с волос по платью и по всему телу! Она задыхалась от запаха керосина. Но сейчас же вернулась обратно в комнату. Он стоял, по-прежнему хладнокровно смотря на лампу.

Молодая женщина зажгла спичку и положила ее к себе на колени.

С минуту стояла мертвая тишина. Потом, охваченная страхом смерти, она закричала:

— Подлец, ты! Ты должен вспомнить обо мне, когда будешь в объятиях другой женщины! О, негодяй!

Лицо его сильно побледнело.

Она зашаталась. Воля покинула ее. Словно огненная ракета, бегала она и кружилась около стола. За ней следовала полоса огня. Загорелись занавесы, ковры, портьеры. Ужасное зрелище поразило его. В нем проснулся художник.

— Быстрее! Быстрее! — кричал он ей. — Быстрее вертись!

И когда несчастная женщина, как безумная, завертелась молчком в своем огненном платье, он с восторгом кричал:

— Вот эти линии! О, какие линии! Танцуй! Танцуй же!

Он пел, кричал, смеялся.

— О, восторг, какая красота линий! Какие линии!

Все было кончено. Невыносимая боль лишила ее чувств. Она упала навзничь, несколько раз еще приподняла голову, окруженную кольцом огня, и потом исчезла в пламени.

Удушливый чад и запах гари привел его в себя. Он отошел от стола и сейчас же телефонировал, чтобы вызвать пожарную команду и санитарную карету.

Прежде, чем войти в кабачок, одиноко стоящий у самой дороги, мокрой и блестящей от дождя, он быстро оглянулся вправо и влево. Нигде ни души!.. Момент выбран удачный. Он вошел. Но все же весь дрожал, переступая порог.

Толстая старуха, сидевшая за прилавком, ничего не заметила. Она знала в лицо этого человека, еще недавно работавшего у нее в доме вместе с местными каменщиками. Правда, вид у него был не внушавший доверия, но мало ли тут шатается всякого сброда? Кабачок стоял неподалеку от бельгийской границы, и тетка Ферстрене давно уже перестала вглядываться в лица своих случайных гостей.

Она подала ему рюмку абсента и, усевшись на прежнее место, неподалеку от входа, принялась опять за штопку чулка, оседлав нос большими очками.

— Вы что же — совсем одни здесь? — хриплым голосом спросил посетитель. И опять вздрогнул, и опять она того не заметила.

— Ну да, — а что?

— А сын ваш где же?

— Нету его дома.

Говоря это, она вздохнула. И гость тоже вздохнул, — с облегчением. Потому что Ферстрене был огромный детина, страшно вспыльчивый, мстительный и, вдобавок, задира — чуть что, и лезет в драку. Его боялись по всей округе. Одна только старуха-мать знала, с каким обожанием, с какой трогательной любовью относится к ней ее «шатущий» сын, на которого она потратила столько денег, напрасно силясь сделать из него человека. А он, вместо того, сделался контрабандистом — сколько раз в тюрьме сиживал! — и сейчас вынужден был бежать в Бельгию, так как его тянут к суду за убийство товарища в драке.

Бродяга с напускной развязностью — хотя колени его тряслись и подгибались — еще раз подошел к двери и выглянул… По черному, как сажа, небу бежали фиолетовые тучи; дорога, блестевшая от луж, была пустынна — нигде ни души. Пора — теперь самое время. Чтобы придать себе храбрости, он единым духом осушил свой стаканчик, припоминая все, что толкнуло его на это «дело»: позади нищета и тюрьма, а тут, под рукой — битком набитый несгораемый шкаф, и наверху другой, в который ему случайно удалось заглянуть, когда они тут перекладывали печку.

Тяп! Тяжелый молоток стукнул по седой голове, пробил ее насквозь, вошел глубоко. Пришлось сделать усилие, чтобы вытащить его, окровавленный, вместе с вырванными волосами… Под нежданным ударом голова старухи сразу клюнула носом, ударившись о рыхлую грудь, из которой не успел вырваться крик. Руки взметнулись кверху, ловя пустоту, тело свалилось со стула и осталось лежать бесформенным, рыхлым комком, прикрытым серой и черной материями. Комок этот шевелился и стонал… Широкая спина вздрагивала. Помертвевший от страха убийца кинулся на эту широкую дряблую спину, впился ногтями левой руки в жирную шею и правой принялся яростно наносить удары по черепу с удесятеренной силой, каждый раз пробивая кость и глубоко вонзая оружие: