Стивен Кинг - Будет кровь [сборник litres]

В начале зимы 2011-го я потратил часть «садоводческих» денег на покупку четвертого айфона, на смену моему старенькому аппарату первого поколения. В тот же вечер я перенес в новый айфон все контакты и, прокручивая список, наткнулся на номер мистера Харригана. Не особо задумываясь, я ткнул в него пальцем. На экране зажглась надпись: Идет вызов абонента: мистер Харриган. Со смесью страха и любопытства я поднес телефон к уху.

Я не услышал знакомого голоса на автоответчике. Не услышал и голоса робота, сообщавшего, что вызываемый номер не существует. Не услышал гудков. В трубке была тишина. Можно сказать, что мой новый айфон, хе-хе, был тих, как могила.

Какое облегчение.

В десятом классе я выбрал биологию, которую вела мисс Харгенсен, по-прежнему красивая, но уже не любовь всей моей жизни. Я отдал свое сердце более досягаемой (и подходящей по возрасту) юной леди. Это была Венди Джерард, миниатюрная блондинка из Моттона, которая только что сняла брекеты. Мы сидели за одной партой на общих уроках, и ходили в кино (когда мой папа либо кто-то из ее родителей мог отвезти нас на машине), и целовались на последнем ряду. Все было очень наивно, и очень по-детски, и очень здорово.

Моя влюбленность в мисс Харгенсен умерла естественной смертью, и это было прекрасно, потому что открыло дорогу для дружбы. Иногда я приносил в класс растения, а после уроков по пятницам помогал мисс Харгенсен убираться в лаборатории, которую мы, «биологи», делили с «химиками».

Однажды во время уборки я спросил у мисс Харгенсен, верит ли она в призраков.

– Наверное, нет, раз вы ученый, – предположил я.

Она рассмеялась.

– Я не ученый, а простая учительница.

– Но вы поняли, что я имею в виду.

– Да, наверное. Но я все равно добрая католичка. Это значит, что я верю в Бога, в ангелов и в мир духов. Я не очень уверена насчет одержимости бесами и их изгнания, это как-то совсем запредельно, а что касается призраков… Скажем так: присяжные не определились с решением. Но я никогда не ходила на спиритические сеансы и никогда не возилась с уиджей [5].

– Почему нет?

Мы чистили раковины. Предполагалось, что их должны чистить ученики, которые ходят на химию, но обычно им было не до того. Мисс Харгенсен отложила губку и улыбнулась. Как мне показалось, немного смущенно.

– Даже ученые не чужды суеверий, Крейг. Я считаю, что лучше не трогать то, чего не понимаешь. Моя бабушка говорила, что не стоит звать, если не хочешь, чтобы тебе ответили. Мне кажется, это хороший совет. А почему ты спросил?

Я не собирался ей говорить, что по-прежнему думаю о Кенни Янко.

– Я методист, и недавно наш пастор рассказывал о Святом Духе. А духи и призраки – это вроде как одно и то же. Вот о чем я подумал.

– Может быть, – сказала она. – Но если духи и существуют, они уж точно не все святые.

Я не оставил свою мечту стать писателем, хотя мне уже не хотелось становиться киносценаристом. Тот анекдот о старлетке и сценаристе, который я узнал с подачи мистера Харригана, крепко засел у меня в голове и изрядно подпортил мои юношеские фантазии о шоу-бизнесе.

В том году папа подарил мне на Рождество ноутбук, и я начал сочинять рассказы. Отдельные фразы вроде бы получались неплохо, но фразы в рассказе должны сложиться в единое целое, а мои как-то не складывались. На следующий год наш учитель английского предложил мне редактировать школьную газету, и я «заболел» журналистикой. Болею ею до сих пор и вряд ли когда-нибудь излечусь. Я глубоко убежден, что когда ты находишь свое место в жизни, что-то щелкает у тебя в голове – даже не в голове, а в душе, – и ты понимаешь, что это оно. Можно, конечно, проигнорировать этот сигнал, но зачем?

Я начал быстро расти, и в одиннадцатом классе, когда я уверил Венди, что да, я позаботился о защите (на самом деле презервативы мне купил Ю-Бот), мы с ней расстались с девственностью. Школу я окончил неплохо, по оценкам был третьим в классе (всего 142 балла, но все равно хорошо), и папа купил мне «тойоту-короллу» (пусть и подержанную, но все же). Меня приняли в Эмерсон-колледж, один из лучших в стране частных университетов с очень сильной кафедрой журналистики, и мне бы наверняка дали хотя бы частичную стипендию, если бы я в ней нуждался. Но я не нуждался благодаря мистеру Харригану. Мне повезло.

С четырнадцати до восемнадцати лет у меня случались типичные подростковые гормональные взбрыки, но их было не так уж много – кошмар с Кенни Янко как будто заранее сгладил грядущие экзистенциальные тревоги моего переходного возраста. К тому же я любил папу, и, кроме него, у меня больше никого не было. Мне кажется, это имеет значение.

К тому времени, как я поступил в колледж, я почти перестал вспоминать Кенни Янко. Но по-прежнему много думал о мистере Харригане. Неудивительно, если учесть, что именно он открыл мне дорогу к высшему образованию. Но были определенные дни, когда я думал о нем еще чаще. Если в какой-то из этих дней я был дома, я всегда приносил цветы на его могилу. Если меня не было в Харлоу, Пит Боствик или миссис Гроган приносили цветы от моего имени.

В День святого Валентина. В День благодарения. На Рождество. И на мой день рождения.

В каждый из этих дней я всегда покупал по билету моментальной долларовой лотереи. Иногда я выигрывал пару баксов, иногда – пять, один раз выиграл пятьдесят, но ни разу не взял главный приз. Впрочем, я не печалился. Если бы я выиграл много денег, то отдал бы их на благотворительность. Я покупал эти билеты в знак памяти. Благодаря мистеру Харригану я уже был богат.

Когда я поступил в Эмерсон, мистер Рафферти выдал мне щедрую сумму с моего доверительного счета, и уже на первом курсе я смог купить собственную квартиру. Всего две комнаты с ванной, зато она располагалась в Бэк-Бэе [6] Дорогой и престижный район в Бостоне. , где даже крошечные квартирки стоят недешево. К тому времени я устроился на работу в литературный журнал. «Плаушэрз» считается одним из лучших литературных журналов в стране, там работают матерые редакторы, но кто-то должен читать горы рукописей, приходящих в издательство, и этим «кем-то» был я. Мне нравилась эта работа, хотя качество большинства произведений, которые мне приходилось читать, оставалось на уровне достопамятного ужасного стихотворения под названием «10 причин, по которым я ненавижу свою мать». Меня очень бодрило, что подавляющее большинство начинающих авторов пишут еще хуже, чем я. Может быть, это звучит некрасиво. Может быть, так и есть.

Однажды вечером я как раз сел читать рукописи, с тарелкой «Орео» у левой руки и чашкой чая у правой, и тут зазвонил телефон. Это был папа. Он сказал, что у него плохие новости: умерла мисс Харгенсен.

Я на секунду утратил дар речи. Стопка глупых стихов и рассказов у меня на столе вдруг показалась мне чем-то не имеющим никакого значения.