Юлия Лим - Лимб

– Я работаю, мам. Просто зарабатываю на жизнь.

– Зачем? – Она всплеснула руками. – Разве мы с отцом даем тебе недостаточно денег?

– Я не могу вечно сидеть у вас на шее. К тому же у меня есть свои причины, чтобы начать работать.

– Какие?

Лукавый повернулся на кресле на колесиках.

– Тебе не кажется несправедливым, что я потрачу целый год, вместо того чтобы доучиться и сдать экзамены за упущенные четыре месяца? – Лукавый нахмурился.

– Мы с папой хотели как лучше…

– Я понимаю, мам. Не волнуйся, я сдам экзамены. Но я не хочу тратить время на то, что уже проходил год назад. Доверься мне, окей? Всего разок.

Мама поцеловала сына в лоб и ласково погладила по затылку.

– Хорошо. Делай, как считаешь нужным. Только не связывайся с дурными компаниями, ладно?

– Без проблем, ма.

Между делами Лукавый вспоминал о брате и его посланиях с того света.

«Пока она рядом, нужно воспользоваться шансом и все выяснить».

– Ева, – окликнул Лукавый. Она обернулась. – Ты случайно не знаешь… – он пожевал губу, подбирая слова, – не знаешь, почему призрак может, м-м-м, застрять в предмете?

– Как это?

– Ну, вот мой брат поселился в мобильнике. Слышала что-нибудь про такое?

Ева скрестила руки на груди и задумчиво посмотрела на Лукавого.

– Ты имеешь в виду личные вещи погибших?

– Вроде того. Не уверен.

– Сама я такого никогда не видела, но когда-то давно читала об этом. Согласно той статье, неупокоенные души привязываются к какому-то важному для них предмету или просто к чему-то знакомому, чтобы не потерять связи с родными людьми.

Лукавый ощутил жуткие мурашки, ползущие по телу, и потер плечи, пытаясь отогнать наваждение.

– Но у меня нет никакого предмета, связанного с тобой, – тихо возразил он. – Как же ты тогда ко мне «привязалась»?

– Из всего бывают исключения. Видимо, я особенная.

Лукавый отвел взгляд и улыбнулся.

«Это уж точно. Особенная».

Освободившись от дел, Лукавый собирался позвонить Софье, но Ева остановила его.

– Посмотри на часы, – сказала она.

– Блин, я и не заметил… – Он потянулся до хруста, прижался щекой к столу. Время близилось к часу ночи, он хотел спать, но внутри сжался комок нервов. – У меня бессонница.

– У меня тоже была бессонница. – Ева погладила Лукавого по голове, но он не почувствовал. – Мама запретила мне пить кофе и заменила его травяными настойками. Она не знала, что у меня любовная бессонница. – Она по-детски хихикнула.

– И такое бывает? – Лукавый повернул голову, не отрывая ее от стола. – И каково это – влюбиться?

– Ты никогда не любил?

– Мне нравилась одна девушка, а потом я попал в аварию. Теперь она встречается с моим лучшим другом, а я ничего о ней не помню. Даже о симпатии к ней я узнал от Вика и мамы. Не думаю, что у меня были к ней сильные чувства.

– А у меня, наверное, были сильные. Ночами я лежала с закрытыми глазами, представляла нашу встречу, проговаривала диалоги… Думала, что скажу ему на следующий день, как увижу в школе, а когда видела в реальной жизни – пряталась или отводила взгляд. Наверное, он не знал о моем существовании.

– Ты помнишь, как он выглядел или как его звали? – спросил Лукавый.

– Нет. В этой ячейке памяти у меня пусто. Зато теперь меня окрыляет легкое чувство неоконченной фантазии. – Ева мечтательно вздохнула, посмотрела на него: – Ты уже на человека непохож. Ложись спать.

– Останешься? Не хочу, чтобы мне приснился коридор коматозников…

– Я буду рядом, – пообещала Ева.

Лукавый на минуту закрыл глаза, подумав, что скоро переберется на кровать, и уснул.

Лукавый проснулся из-за музыки любимой группы. Он очутился в машине и завертел головой. За рулем сидел Дэн.

– Ты жив? – изумился Лукавый.

– Что за вопросы, дурик? – Брат кинул на него беглый взгляд. – Конечно же, я жив. И я везу тебя домой, к родителям. Ты так скоро сопьешься до того, что перестанешь меня узнавать.

Лукавый прислонился затылком к подголовнику.

– Я не пил. Я совсем не пьян, – возразил он, подняв указательный палец.

– Тогда почему ты так долго спал? Я уже полгорода проехал.

– О чем ты? От клуба до дома пятнадцать минут на машине! – воскликнул Лукавый. В виске застучала боль. Он приложил к нему палец. – Какой сейчас месяц?

Дэн засмеялся.

– Ты что, Алан Пэрриш [7]?

– Серьезно, Дэн. Какой месяц?

– Февраль. А что?

– Останови машину! – Лукавый потянулся к рулю, но его приковывал к креслу ремень безопасности. – Твою мать, тупая фигня! – Он отстегнул ремень, крича брату, чтобы тот остановил машину.

Свет фар ослепил его. Удар. Визг шин. Треск стекла.

– …сынок, – голос матери оглушил, словно она приставила рупор к его уху и что есть силы в него крикнула. – Сынок!

– А? Что? – Лукавый заморгал, выпрямляясь. – Что не так, мам?

– Ты не просыпался. Я услышала, как трезвонит твой будильник, и зашла проверить. – Она вздохнула. – Если работа лишает тебя отдыха, лучше брось ее и как следует выспись! – Мать похлопала его по плечу. – Давай вставай и иди завтракать.

Лукавый чистил зубы с закрытыми глазами. Он открыл их, чтобы сплюнуть. Боковым зрением он заметил Еву, возникшую на крышке унитаза, и дернулся:

– Ты фто делаеф?

– Пытаюсь вспомнить, как чистить зубы. Так досадно! После смерти забываешь даже элементарные навыки, потому что они тебе больше не нужны, – вздохнула Ева.

– Ты же не подглядывала за мной в душе? – Лукавый посмотрел на нее с подозрением.

– Ой, точно! Я же теперь и это могу делать! – Он сделал страшные глаза, а Ева рассмеялась, прикрыв веки. Ее волосы покачивались в такт движению головы.

Лукавый чуть было не проглотил воду, смешанную с остатками пасты, но вовремя сплюнул. Он заметил в пасте розоватый цвет – белое смешалось с кровью, – но не обратил внимания. Электрическая щетка часто царапала десны.

– Не подглядывай за мной, – пробурчал он, вытирая лицо. – В ванной я хочу быть один.

– Хорошо. Буду подглядывать за другими.

– Эй! Вообще ни за кем не подглядывай! – Лукавый шлепнул ее полотенцем. Пушистая ткань прошла сквозь бедро Евы.

– С кем ты разговариваешь? – спросила мать.

– Это я сценку для школы репетирую! – ответил Лукавый. Ева прикрыла рот рукой, с интересом глядя на него.

– Ты же больше туда не ходишь, врунишка!

– Дай мне немного пространства, лады? Я скоро выйду.

– Не засиживайся на унитазе.

– Блин, мам! – К кончикам ушей Лукавого прилила краска. Его щеки оставались бледными, но всегда выдавали уши. Спасали от этого только прогулки по морозу и шапки – тогда никто не мог сказать, замерз он или смутился.

– Ты покраснел. – Ева расхохоталась.

– Уйди, а! – Лукавый помахал рукой в ее теле, и призрачная плазма обвила его запястье, как сахарная вата – палку.