Мелинда Солсбери - Что скрывает прилив [litres]

Я не планирую ни есть, ни пить, чтобы не пришлось пользоваться ведром. А еще меня не покидают опасения, что даже малейший не принадлежащий этому месту предмет заставит меня поверить в то, что я здесь надолго. От этой мысли мое сердце перестает биться, и я заставляю себя успокоиться.

– Тогда все в порядке, – подытоживает Мэгги.

Я захожу в камеру, приближаюсь к стене, запрыгиваю на кровать и выглядываю в окно. Несмотря на то, что стремительно темнеет, отсюда видно площадь, установленную и почти готовую ловушку, мельтешащих вокруг людей. Я смогу наблюдать за происходящим, хоть и не в силах буду помочь.

Спускаюсь и снова подхожу к двери. Сама ее закрываю, стараясь не обращать внимания на возникший от звука захлопывающейся железной решетки холод в животе. Для меня важно запереть себя самой, не позволить кому-нибудь другому это сделать. Я смотрю в карие глаза Мэгги и стараюсь изобразить смелую улыбку. Но ни себя, ни ее обмануть не удается.

– Я вернусь на рассвете, – обещает женщина. – Всего через несколько часов.

Я киваю, опасаясь открывать рот.

– Ты уверена, что тебе ничего не нужно? – Я снова киваю. – Хорошо.

Мэгги вставляет ключ в замок и поворачивает его.

Замок прекрасно смазан, с решительным звоном легко защелкивается язычок.

Сквозь решетку на меня смотрит Мэгги – женщина с пепельными волосами и с железным сердцем. В голову закрадывается мысль, что, чем бы этот ужас ни закончился, я буду знать, что она была на моей стороне. Поддержка кого-то вроде Мэгги Уилсон выпрямляет осанку. Я расправляю плечи и улыбаюсь ей снова, на этот раз более убедительно.

Она широко улыбается в ответ, поглаживает меня по руке и, еще какое-то время подержавшись за прутья, уходит. Она не оборачивается.

Когда слышится щелчок замка на двери на лестницу, сердце у меня уходит в пятки.

С первым замком я еще могла смириться, все же сама закрыла дверь, это было ожидаемо. Но наличие второго выводит меня из равновесия, его защелкивание звучит, будто это конец. Спокойствие, которое я тщательно копила, рассеивается, и на его место приходит ужас.

У меня внезапно начинает болеть в груди, легкие отказываются расширяться и принимать воздух. Я сгибаюсь пополам, пытаясь нащупать пуговицы на чужой блузе, которая слишком сильно давит мне на шею. Сердце так бешено скачет, кажется, внутри от его ударов остаются синяки. В поле моего зрения остается только замок, замок, замок.

– Дыши, Альва, – тихо приказывает мне спокойный голос, прокалывая пузырь охватившей меня паники и позволяя втянуть воздух.

Я вдыхаю снова и снова, падаю на колени, прижимаюсь лбом к холодному полу, и мышцы постепенно расслабляются от притока кислорода. Возвращается боль в плече, ведь я неосознанно вцепилась в него пальцами. Однако на ней можно сосредоточиться, что я и делаю, медленно приходя в себя.

– Как ты? – Голос знакомый, а слова нет. Нет. Нет, нет, нет, нет. – Альва? – спрашивает мой отец из соседней камеры.

Я не отвечаю. Выпрямляю спину и прислоняюсь головой к кровати.

– Альва? – повторяет отец. В его голосе появляется оттенок того самого надрывно-раздраженного тона, характерного для мужчин, которые ждут ответа от своей юной дочери, но не получают его. Это могло бы меня утешить, если бы мы не были заперты в соседних клетках по приказу человека, который ненавидит нас обоих.

– Я слышу тебя. Я в порядке.

– Что ты здесь делаешь? Почему тебя привела Мэгги Уилсон?

– Я с тобой не разговариваю.

Он молчит. Я закрываю глаза. Не могу признаться – даже себе – в том, что мне стало легче от его присутствия. Не потому что он мой родитель, а потому что я теперь не одна. Мой отец рядом и в той же лодке, что и я. Твердая как камень кровать, затертое до дыр одеяло. Подушка, пахнущая чужим потом. Ведро, которое, без сомнений, еще менее чистое, чем мое. Но завтра я отсюда выйду.

Утешаясь этой мыслью, я снова забираюсь на кровать и выглядываю на улицу сквозь решетку, инстинктивно обхватив прутья пальцами. Луна еще не взошла. Все вокруг находится во власти теней, но я вижу, что несколько человек все еще остаются на улице, едва-едва освещаемые светом из выходящих на площадь окон. Кажется, в особняке Джайлза зажгли все лампы. Я наблюдаю за тем, как люди в домах занимаются тем же, что и я: по очереди выглядывают в окна.

– Ты рассказала им? Об оланфуилях ?

Его голос звучит иначе, отец явно переместился – тоже стоит у окна.

– Так они называются? – спрашиваю я. – Оланфуили ?

«Похоже на наевфуиля », – отмечаю про себя.

– На древнем языке это значит «пьющий кровь», – отвечает отец на мой невысказанный вопрос.

– Я думала, что наевфуиль означает «благословенный святой», – говорю я. – В обоих словах есть корень «фуиль»: что это значит?

– Кровь. Не святой. Слова похожи, и со временем их стали путать.

Благословенная кровь. Боже, как странно.

– Почему ты никому о них не сказал? – шепчу я. – Почему не сказал мне?

Между нами повисает долгая и натянутая, как нить, тишина.

– Альва, у меня были свои причины, – в конце концов отзывается он.

– Что? – возмущаюсь я, не успевая обдумать его слова. – Какие у тебя могут быть причины защищать этих существ? Ты всерьез думаешь, что это боги?

– Я точно знаю, что они не боги, – тихо произносит он.

– Тогда что? – Отец молчит, и я продолжаю. – Они убили Элин Андерсон и ее ребенка, ты знаешь об этом? И Хэтти Логан, и Джеймса Баллантайна. Ты держал рот на замке, поэтому виноват в их смерти так же, как виноват в смерти мамы. И меня ты чуть не убил.

– О чем ты? – спрашивает он, и я слышу страх в его голосе.

– Они забрали меня и Кору Рейд, – сообщаю я, – к горе, в свое логово. Бросили нас в яму, чтобы потом съесть на ужин. Прямо как мы, бросающие в кладовую вяленое мясо и бекон. Вот чем я была для них, па. Мясом. А Кора до сих пор остается там.

– Альва…

– Я не хочу ничего слышать, па.

– Я пытался, – мрачно говорит отец.

Я даже не представляю, что можно на это сказать. Снизу доносится ругань. Мужские голоса, повышенные тона, я могу разобрать всего пару слов, но одно из них – мое имя. Хлопает входная дверь в тюрьму. А потом я слышу знакомый чертыхающийся голос. Сомневаюсь, что он выдавал бы такие крепкие словечки, если бы знал, что его слышит мой отец.

– Рен? – восклицаю я.

– Альва? Это ты? Как ты?

Я стою на цыпочках, но парень все равно вне моего поля зрения.

– Все нормально, – кричу я.

– Не могу поверить, что они тебя заперли. Что этот Джайлз Стюарт о себе возомнил?

Лучше не высказывать мое честное мнение на этот счет прямо на площади. Утром я поведаю Рену, что сама решила остаться здесь.