Мелинда Солсбери - Что скрывает прилив [litres]

Я и так была напугана, когда представляла, как в ночи они добираются да Балинкельда и дальше. Только теперь все еще хуже. Потому что их численность будет увеличиваться всякий раз, когда они будут приходить в новое поселение. Они будут двигаться все дальше, их количество будет расти. Они распространятся по земле как эпидемия. Наступит зима, и их уже ничего не остановит. Ни подковы, ни пули…

Мои мысли замирают.

Серебряная подкова над входом.

Серебряные пули в револьвере.

Серебро.

– Револьвер, – произношу я вслух. – Тот, из которого ты стрелял той ночью. Пули были серебряные?

– Как ты… он у тебя? – удивленно спрашивает отец. – Я думал, она его каким-то образом забрала с собой… да, они серебряные. Согласно легенде, их можно убить только серебром. Я купил револьвер ей в подарок, когда мы поженились. По традиции наевфуиль дарит своей супруге что-нибудь серебряное на свадьбу.

– И ты выбрал оружие с серебряными пулями?

– Она сама попросила. Хотела собственный пистолет. Он все еще у тебя?

– Он дома. – Во всяком случае, я так думаю. И надеюсь.

– Он нам пригодится.

– Сначала нам нужно выбраться отсюда, – отвечаю я и тут же замолкаю от непривычной для себя формулировки.

Мы . Он так долго был моим врагом, что сейчас мне трудно представить его союзником. Но это так. Отец всегда был на моей стороне. Сколько же времени мы потеряли.

– Ты ее не убивал, – констатирую я вслух. Мне кажется важным это произнести.

– Нет.

– Прости меня. – Это тоже необходимо. – Я думала… очень долго… я думала иначе. Я боялась.

– Ты думала, я тебя тоже убью? – У него такой грустный голос.

– Прости, – повторяю я.

– Ты поступила, как считала нужным, – говорит он. – Иди сюда.

Прижимаюсь лицом к решетке и вижу протянутую ко мне руку. Я беру ее. Отцовские ладони больше моих, а кожа на них загрубела от многолетнего труда. У него холодные пальцы, и мне становится совестно за два одеяла. В последний раз я держала отца за руку, когда мне было девять.

Это продолжается недолго. Думаю, он стоит в том же положении, что и я: прижавшись вплотную к стене, извернувшись, чтобы дотянуться. Но это приятно. Возникает желание ему о многом рассказать. О том, что хотела сбежать, но теперь мне больше это не нужно. О том, что он был недалек от истины, когда предполагал, что Рен ухаживает за мной и что я не против. О том, что Мэгги Уилсон вовсе не старая ведьма.

Однако я молчу. Я слишком суеверна и не хочу испытывать судьбу. Не желаю прощаться, когда самое время говорить «привет». Хоть он мне и отец, мы абсолютно чужие люди. Но у нас будет время это исправить. Мы сможем все починить и наладить. Нам главное выжить.

Больше этой ночью мы не разговариваем, но это неплохо. Впервые за долгие годы между нами нормальная здоровая тишина, без напряжения. Отец, возможно, спит, но я бодрствую. И продумываю план.

Как только Мэгги меня выпустит, я отведу ее в сторону и все расскажу. Отец будет в безопасности в тюрьме, и я позабочусь о том, чтобы ему принесли нормальной еды и одеяло. А мне нужно вернуться домой и забрать револьвер и сумку.

У меня есть восемь серебряных пуль. Этого мало, но если мы соберем все серебро в Ормсколе, каждую ложку, кольцо, пряжку и семейную реликвию и расплавим их, кузнец Йен Смит отольет еще. Чтобы хватило на каждую тварь. Чтобы зарядить все оружие Ормсколы. Я засяду у входа в их логово и не уйду, пока не перестреляю всех и каждого, кто высунется оттуда. И пока они будут пытаться меня остановить – а я уверена, что они будут пытаться, – группа людей сможет пробраться внутрь и спасти Кору и других выживших.

Я слышу крики за окном, неуклюже встаю и зову:

– Па.

Небо начинает светлеть, и я вижу мельтешащие у ловушки фигуры, тащащие с собой рулоны плотной ткани. Я смотрю, как они разворачивают их, накидывают на клетку, чтобы спасти существо, которое раньше было Джеймсом, от солнца. Он, или оно , все еще сидит, съежившись от страха, и мне на миг становится его жаль. Интересно, осталось ли в нем хоть что-то от Джеймса Баллантайна. Интересно, что оно помнит. Понимало ли оно, кто такой Джим, когда убивало его? Может ли оно говорить?

Интересно, может ли она .

Когда клетка накрыта, мужчины, заметно нервничая, подходят к ней. Поднимают ее, и Йен вместе с тремя товарищами, включая каланчу Диззи Кэмпбелла, тащат ловушку к тюрьме. Ну конечно, они несут ее сюда. Куда же еще? Разве есть другое здание, построенное для содержания кого-то в клетке? Пока мужчины ее волочат, я замечаю Джайлза Стюарта, наблюдающего с безопасного расстояния. Внутри меня распускается злость, кроваво-красный цветок ярости и отмщения, которого жаждет мое сердце. Джайлз, словно что-то почувствовав, поворачивается к тюрьме и смотрит наверх. Я понимаю, что он видит меня и моего отца, по улыбке. Она ползет по его лицу как змея, а потом исчезает в мгновение ока. Улыбка триумфа, несмотря на то, что его лучший друг и, возможно, многие другие мертвы. Он не может сдержать радости от того, что мы заперты здесь.

Джайлз не сводит с меня глаз, пока идет к тюрьме. Потом он следом за мужчинами с клеткой заходит в здание и исчезает из виду.

Я поворачиваюсь ко входу в камеру и жду.

Когда начинают пытать существо, в которое превратился Джеймс Баллантайн, я все еще нахожусь за решеткой.

Звуки, которые он – оно, что бы то ни было, – издает, наводят ужас. У меня мурашки бегут по спине от его пронзительного визга. Кажется, что существо в агонии, что с него сдирают кожу, прижигают плоть раскаленным железом.

«Еще двое суток назад он был одним из нас, – думаю я. – Быстро же жители Ормсколы забыли об этом».

Вспоминаю, как Гэвин усомнился в том, что оланфуили являются монстрами, и как в ответ на это я разозлилась.

Существо испускает жалобный, душераздирающий стон, и я не выдерживаю.

– Выпустите меня, – кричу я и прохожусь ведром по прутьям.

Внизу наступает временное затишье, будто меня услышали, но потом крики раздаются снова, и никто не приходит.

– Они не оставят меня здесь, – твержу я.

– Мэгги не позволит этому случиться, – соглашается отец.

Но даже когда в камере становится светло и солнце восходит над горой, никто не приходит. Они, должно быть, закрыли чем-то окна на первом этаже, потому что оланфуиля все еще слышно. Теперь он непрерывно и истошно рыдает, и это еще хуже. В его плаче есть некая пустота, словно все, что было в нем живого, исчезло, и остались только боль и шум. Это невыносимо, и мне приходится заткнуть уши и начать напевать, чтобы не сойти с ума.