Джаспер ДеВитт - Пациент

Доктор Г. примолкла, чтобы собраться с мыслями, а потом продолжила свой рассказ.

– Предложенный мною курс лечения заключался в том, чтобы помочь ему противостоять травмирующим последствиям ночных кошмаров посредством комбинации гипнотерапии и разговорной терапии, а для предотвращения собственно их проявления я прописала ему на время сна седативные препараты. Это тебе тоже уже известно из моих записей. Однако ты, наверное, не в курсе, что такое лечение действительно оказалось результативным. Просто на удивление результативным. В первую пару дней Джо практически не выказывал каких-либо симптомов тех расстройств, которые, как мне было известно, изначально диагностировал доктор А. Скорее наблюдались совсем иные проявления. Он очень… привязался ко мне.

Она сглотнула, и я понял, что все эти воспоминания до сих пор болезненны.

– Не будет преувеличением сказать, что Джо стал относиться ко мне, как к суррогатной матери. Я уже успела предположить, что родители от него очень далеки, учитывая их подозрительное отсутствие в больнице, так что это было не особо удивительно. И все же чем сильней он привязывался ко мне, тем больше мне доверял, и тем чаще мне казалось, что выздоровление уже близко. Он все меньше и меньше проявлял задатки социопата и все больше и больше походил на просто испуганного маленького ребенка.

Ее голос прервался.

– Тебе нужно кое-что уяснить перед тем, как я скажу еще хоть что-нибудь. У меня тоже с самого начала сложились крайне прохладные отношения с собственными родителями и практически не было друзей – даже во время учебы в медицинском. Меня редко приглашали на свидания, и я так и не вышла замуж и сама не обзавелась детьми, поскольку не позволяла никому сближаться со мной, если в этом не было острой необходимости. Однако… что-то в том, как Джо стал относиться ко мне, видимо, пробудило все мои материнские инстинкты. Впервые в жизни я почувствовала, что во мне могут нуждаться и меня могут любить без всяких условий, беззаветно, и даже при всех моих усилиях держать профессиональную дистанцию это все равно заставило мои защитные механизмы, призванные противостоять любого рода привязанностям, растаять без следа. И чем большей материнской заботой я окружала Джо, тем, казалось, все заметней улучшалось его состояние.

Теперь на глазах у нее откровенно появились слезы, которые она поспешно сморгнула, даже когда ее голос стал ломким от напряжения.

– Я была совершенно уверена, что к четвертому месяцу сумею его выписать, так что в качестве заключительного эксперимента для проверки уровня его эмпатии разрешила ему завести домашнее животное. Маленькую кошечку – потому что сама выросла в окружении кошек и думала, что он столь же легко найдет с ними общий язык, как в свое время и я, со всеми моими тогдашними проблемами при нахождении общего языка с людьми. Не помню, как он ее назвал. Какой-то там цветочек, по-моему…

– Целлюлозный Цветочек, – негромко произнес я.

Она посмотрела на меня широко раскрытыми глазами.

– Да. Да, точно. А откуда ты…

– Просто доскажи до конца, Роуз, – перебил доктор А. – Мы гораздо быстрее выясним, что ему известно, когда ты закончишь.

Втянув воздух сквозь зубы, доктор Г. кивнула – ее деланая отстраненность прикрывала недавно проглянувшую ранимость, словно плохо подогнанная маска.

– Ладно. Я принесла ему эту кошечку, Целлюлозного Цветочка, и уговорила доктора А. согласиться с тем, что если Джо будет хорошо обращаться с ней хотя бы еще неделю, это будет достаточным доказательством того, что он полностью избавился от своих асоциальных проявлений.

Ее лицо омрачилось, но на сей раз не от печали. От гнева.

– Шесть дней он обращался с бедной кошечкой просто как настоящий ангелочек, а потом в самый последний день, когда я вошла к нему в палату, то нашла на полу ее трупик с оторванной головой. И прямо над ним он нацарапал на стене стрелку, указывающую на лужу крови, с надписью: «Для Роуз Длинный Нос».

Голос доктора Г. стал твердым, как алмаз.

– В общем, никто не называл меня «Роуз Длинный Нос» с тех самых пор, как меня так дразнили на детской площадке в его возрасте, причем я не думаю, чтобы он когда-нибудь слышал, как кто-то обращался ко мне иначе как по фамилии. Он даже близко не мог угадать мое имя! Но как-то все-таки угадал. И, едва я только вошла, начал смеяться. И – я до сих пор готова поклясться в этом даже после всех этих лет – звучал этот смех в точности как у той девчонки, которая особо рьяно третировала меня, когда я была в его возрасте. Между этим голосом и кровавой кашей, что совсем недавно была его любимой кошечкой, которую это дитя только что практически разорвало на части… Я сорвалась. Выбежала из палаты, подала заявление об увольнении и… Ну, остальное ты знаешь.

Лицо ее пылало от ярости и боли. Я чисто рефлекторно, из сопереживания, потянулся было к ней, но доктор Г. отбросила мою руку, прежде чем я успел до нее дотронуться. На лице у нее было ясно написано: неважно, насколько болезненны все эти воспоминания, – она до сих пор сохранила гордость и не собирается становиться объектом жалости со стороны подчиненных. Я успокоился на том, что просто попытался одарить ее одновременно сочувственным и уважительным взглядом.

И тут услышал у нее из-за спины голос доктора А.

– Итак, Паркер, по-прежнему считаешь, что можешь вылечить этого маленького поганца? Тогда не потрудишься ли поделиться соображениями: какой диагноз можно поставить тому, кто способен просто-таки мгновенно и буквально откуда-то ниоткуда вытащить старые детские воспоминания об издевательствах на школьном дворе? Тому, кто может как по волшебству дотянуться до слабых мест женщины, над которой решил поизмываться? Ну?

Ненавидя себя за это, я лишь беспомощно покачал головой.

– Не знаю. Я не… Я… Я не знаю.

– Естественно, не знаешь! – В голосе старика прозвучала довольная нотка. – У тебя нет ни малейшего представления, что с ним такое. Больше того: ты купился на всю эту мифологию, что его окружает, поскольку ты молод, впечатлителен и ничего другого не знаешь. Вот потому-то не ты его лечащий врач. Это я его врач. И знаю то, чего не знаешь ты.

Привет, ребята! Пардон, на сей раз провозился чуть дольше, но на самом деле мне пришлось предварительно убедиться, что мои воспоминания о последующем развитии событий максимально точны, поскольку иначе мои действия с настоящего момента могут показаться совершенно необъяснимыми. Надеюсь, мне это удалось. Поехали дальше.

Произнеся последние слова, доктор А. вцепился в подлокотники кресла и медленно и осторожно поднялся, словно все его кости могли не выдержать и сломаться, если он будет двигаться слишком быстро. Несмотря на его возраст, я предположил, что некогда он представлял собой весьма импозантную фигуру. Даже при легкой сутулости в нем было по меньшей мере шесть футов и два дюйма росту, и он наверняка оказался бы еще на дюйм повыше, если б полностью выпрямился. Ухватившись за край стола, чтобы удержать равновесие, вторую руку он протянул доктору Г., которая вложила в нее резную трость темного дерева с бронзовым набалдашником в виде сокола. Взяв трость, доктор А. медленно направился вокруг стола ко мне. В этот момент я заметил, что он сжимает в руке толстую пыльную канцелярскую папку – наверняка с копиями всех тех документов, которые я уже видел.