Юрий Петухов - Проклятый [= Журнал «Приключения, фантастика» Выпуск 1.2000 ]

Пользуясь случаем, мы хотим выразить признательность тем людям, которые прислали нам письма, признав, что все описываемое соответствует действительности в деталях, что с ними происходило то же самое и именно в той же последовательности. Несмотря на то, что эти люди не желают себя подвергать опасности и не называют своих имен и адресов, мы им благодарны! В настоящее время редакция разрабатывает проект устава Комитета по защите воскресших. Мы не вправе допустить бесчеловечных преследований тех, кто вернулся к нам «оттуда» и так слишком много испытаний выпало на их нелегкую долю.

Я рвался в собственный гроб из последних сил — сзади словно расплавленным оловом жгло меня утреннее солнце. Белый свет разъедал мою кожу соляной кислотой. Я рвал когтями ее тело — пальцы вязли в трупной мякоти, холодной и скользкой. Но спина моя и затылок мой не выдерживали, не было мочи, будто тысячами копий били в них палачи, били со всей силы! Обезумев от боли, вонзился я клыками в ее горло, стал грызть его, рвать, терзать… И вот тогда открылся один остекленевший глаз.

— Уйди… — прохрипело мне в ухо.

Отпрянул я от гадины. И затрясся. Прямо на глазах в открытом ее перекошенном рту вырастали жуткие зубищи! Изогнутые, острые клыки — это было немыслимое превращение! И с такой силой она отпихнула меня, что выкатился я из могилы разверзтой, взвыл раненным зверем, исторг матерную злобную ругань, повалился.

— А-а-аххр-р-р!!! — заорала она вдруг.

И на нее действовал белый свет. Только высунулась, сразу глазища налились кровью, рожа исказилась дикой гримасой. Взревела, завизжала, окровавленными ладонями прикрылась от солнца… и рухнула обратно.

А я катался по земле, бился головой об камни, рвал лохмотья и кожу на груди когтями. Но видел, как из-за ограды глядят на меня со страхом несколько глаз. Любопытные гады! Ничего, сдохнут — покрутятся хуже моего! Ненависть к живым обуяла меня. Я бросился на железные прутья, будто и не было их! Хотел загрызть, задушить, разорвать… Да только будто тысячеострой палицей со всего размаху долбанули мне прямо в морду — аж на двадцать шагов назад отлетел, сбил ветхий деревянный крест, напоролся на ржавый штырь — насквозь он меня проткнул, хребтину раскрошил-проломил — обычный живой уже сто раз бы сдох. А я только муки терплю, вою сатанинским воем… И тут рука!

— Лезь сюда! — замогильным басом ухнуло в затылок.

И костлявая ручища скелета уцепила меня за горло, рванула с такой силой, что заскрипели, затрещали какие-то доски, обрушилось все… и провалился я в темень и мрак. Сразу же стихли боли, жечь перестало и никто меня копьями не колол, только хребет нарывало.

— Это кладбище — проклятое! — пробасило снова, откуда-то сбоку.

Пригляделся я и увидал у земляной стены черной могильной ямищи мертвяка — одни кости от него остались, только желтые глаза без зрачков из глазниц черепа поблескивают.

Отпрянул я к противоположной стене, приготовился защищаться.

Но он только расхохотался.

— Не бойся, — говорит, — никто тебя, грешника поганого, тут не обидит, понял?

— Угу, понял, — закивал я сразу. И сообразил — это ведь он меня в свою могилу затянул, он! Ему еще и спасибо надо сказать! Да только язык-то не шевелился, разбух во рту.

— Я скоро наверх выйду, насовсем! — сказал мертвяк ни с того, ни с сего.

— Я тоже вот выходил, — вякнул было я с ехидцей. Но он так на меня зыркнул, что мороз по лохмотьям моей изодранной кожи пробежался.

— Говорю — насовсем воскресну! Не понял, погань нераскаявшаяся? Прости Господи!

— Ни хрена я не понял, — сознался честно. — Разве можно так вот, взять и воскреснуть?! Дуришь меня, небось?

Он заскрипел, поднял было костлявую лапу, чтобы закатать мне в лоб. Да тихонько и опустил ее, не ударил.

— Ты еще салага, щенок, зелень. Сколько паришься-то?

— Сам не знаю.

— Значит, меньше года. А то бы знал! — говорит он. — Вот помыкаешься с мое, все разузнаешь. И чего делать надо, чтоб выползти из этого ада, тоже узнаешь.

— Неужто можно?

— Можно!

У меня сердце выдало тыщу ударов в секунду, аж затрясло всего.

— Скажи — как? — просипел еле слышно. — Все отдам, чего хошь проси, все! В рабы к тебе пойду навечно…

— Нет! Не проси, — сказал он, а сам отвернулся к стене, — тут каждый сам по себе доходит, мой рецептик тебе все равно не сгодится. Одно скажу, будешь злобствовать, мстить, терзать — ползать тебе по всем кругам ада безвылазно. Забудешь и когда приполз, и откуда, про белый свет забудешь, и как звали тебя забудешь.

И вдруг вспомнились все те книжоночки про загробную жизнь, что читать доводилось, как там усопших встречали после «коридорчика» их друзья и близкие, которые раньше поумирали, как их привечали добрые духи-проводники, вели куда-то, подсказывали чего-то… И на сердце у меня легче стало. Это надо же такому случиться, и для меня, убийцы проклятого, грешника черного, вдруг поводырь сыскался, привечает!

— Если б кладбище это не было б проклятым, черным, я б давно выбрался. Да уж очень много здесь зла в земле! — пожаловался он снова. — Вон, кресты деревянные, те за месяц сгнивают, рассыпаются в прах. А каменные все кренятся, падают, как их не укрепляй. Одни только пирамиды со звездами стоят, видать, угодны темным. Злое кладбище!

— Да какая на хрен разница! — не выдержал я. — В земле гнить — не все ли равно где?! Мозги у тебя, мил друг, не выдержали, сверзился ты в аду, вот чего!

А он не ответил, только зыркнул своими желтками.

И захотелось мне его изничтожить, растоптать! Такая злобища накатила, что изнутри распирает. Вот гад! Все знает, а сам молчит! Сам ожить хочет, а другие должны муки терпеть невыносимые?! Сволочь! Падла! Гнида заразная!!!

Прыгнул я на него, начал бить и руками и ногами. А он даже клешни своей не подымет, мол, бей, сколько влезет. Праведник хренов! А ведь силенок ему не занимать, это я на себе сам почувствовал. Бью, остановиться не могу.

А как упарился, он мне и процедил:

— Эдак ты и вообще никогда не выкарабкаешься, дружок!

Плюнул я, привалился к стене и зарыдал.

Да только недолго слезы ручьями лились из моих полузалепленных бельмами глаз. Прямо из земляной стены, с двух сторон, вылезли мертвецкие желтые женские руки, исцарапанные и ободранные, сжались мертвой хваткой на моем горле, потянули на себя.

— Со мной пойдешь, милый! — злорадно прохрипело в ухо.

И провалились мы в желтый смертный мрак. Ни черта я не мог понять. Видел ясно, как наяву, гнусного «земляного ангела», червя окаянного с крыльями, видел, как он тащил вниз спеленутую смертным саваном бабищу — ту самую, что придавил я на кладбище. Тащил, а сам всеми лапами когтистыми и жгутами, клювом и хоботом все бил ее, да колол невесть за что… Невесть? И тут мне все вдруг открылось: увидал я неземным потусторонним зрением эту бабищу в черной комнатенке со старухою патлатой, седой. Та ей в наперстке давала дрянь какую-то, а потом… потом она сыпала эту дрянь в рюмку мужику какому-то, охмелевшему и одуревшему, все лезшему к бабище с поцелуями. Хряпнул он рюмку. Не закусил. Позеленел… к ней тянется. А она отпихнула, улыбается тихо. Яд! Откинулся мужичок! Так вот к кому она на могилку приходила-то! Так вот почему бесы во мне взыграли-то! Почуяли свою жертву! Вот и заспешили! А я у них всего-навсего орудием был. Лопух! Все открылось, сразу!