Майк Гелприн - Свой [СИ]

— Это и есть твоя работа? — услышала я и не сразу даже поняла, что именно спрашивает Стас.

— Ну да, — пришла я, наконец, в себя. — Над пропастью во ржи. Хотя ты Сэлинджера, наверное, не читал.

— Кто эта Тома?

— Моя бывшая клиентка. Лесбиянка-универсал с гипертрофированной сексуальностью. Помогает мне в сложных случаях. Почему ты спрашиваешь?

— Как она тебе помогает?

Я не ответила. Не было смысла рассказывать этому парню, как проходит сексуальная терапия. Тома, конечно, жадная похотливая сука, но она, как и я, профи. За свои услуги возьмёт немало, моего гонорара не хватит, придётся приплачивать из собственного кармана. Плевать. Есть шанс эту дурёху вытащить, Томиной мандой выбить у неё из башки бабищу-перестарка, вправить на место мозги.

— Это неважно, милый, — сказала я. — Главное, что помочь можно.

— Кому? — Стас смотрел на меня так, будто разглядывал в лупу. — Кому именно ты помогаешь? Ковырялкам, пидорам?

Меня передёрнуло, лоб пробило испариной.

— Не говори так, — попросила я. — Пожалуйста. Я помогаю людям. Тем, кто запутался, тем, у кого менталитет не такой, как у большинства. Я удерживаю их от непоправимых поступков, от попытки сунуть в петлю башку, от намерения отрезать себе сиськи, от… Неважно: это ведь очень непросто определиться, кто ты, если окружающий мир тебе чужероден. Есть не только лесбиянки и геи, есть ещё асексуалы, пансексуалы, трансвеститы, знаешь, сколько из них заканчивают на койке в лечебнице или загибаются от передоза, потому что стремятся убежать, удрать от самих себя?

— А ты? — вдруг спросил он.

Я отшатнулась от него.

— Что — «я»?

— Ты носишь мужскую обувь. Ты сама трансвестит? Или кто?

— Милый, пожалуйста, прекрати! Я не хочу говорить на эту тему.

— Ты будешь на неё говорить.

У меня помутилось в глазах. Он тестировал меня, лез в меня, нарочито грубо и резко, подавляя моё сопротивление своей волей.

— Тебе что же, показалось, что у меня искусственная вагина? — попыталась вывернуться я.

— С этим у тебя всё в порядке. С остальным бабским тоже. А с обувью нет. Почему?

Я почувствовала, как слабеет, истончается воля. Как пробуждается, стряхивает с себя сонную одурь Виталя. Я не хотела. Я не… Только не с этим парнем, только не с ним.

— Стас, милый, — взмолилась я. — Уходи. Не спрашивай меня об этом, прошу тебя. Давай обсудим всё завтра. Завтра, хорошо? Я не хочу, не могу сейчас.

С четверть минуты он, потупившись, молчал, затем вскинул на меня взгляд.

— Тебя уже спрашивали об этом, — бросил он мне в лицо. — Кто-то до меня, верно?

Я почувствовала, будто из-под ног у меня вышибли почву. Я упала в мутную, вязкую воду, течение подхватило меня, понесло на стремнину.

— Да, — механически призналась я. — Спрашивали. Это закончилось скверно.

— Чем закончилось? — Стас резко шагнул ко мне, схватил за грудки, вздёрнул. — Чем? Говори, ну?!

— Они… они оскорбляли нас. Не помню, как.

— «Нас»? — Стас разжал руки. Я рухнула на пол, приложившись спиной о ножку стола и не почувствовав боли. — Сучка мужикастая, — процедил Стас. — Лживая курва, дрянь.

Я пробудился резко, рывком, будто меня окатили ледяной водой из ушата. Викина воля походила на лоскуты, на ошмётки, словно её измочалили, изодрали колючей проволокой. Я сгрёб эти ошмётки, зашвырнул, вымел их на задворки сознания.

Мразёныш стоял в трёх шагах от меня. Я ногтями рванул рукав Викиного халата. Прикрывая ладонью, выдернул из него заточку, примерился. Осталось вскочить, всадить гадине в живот острие, затем ослепить его, вырвать кадык. Третий этаж, придётся расчленять в ванной и в сумке выносить по кускам. Ничего, справлюсь. Другого выхода нет.

— Это моя обувь, — глядя ублюдку в глаза, сказал я. — Понял, гондон? Её ношу я!

— Это моя обувь, — низким хрипатым голосом произнесло существо, что ещё минуту назад было Викой, моей Викой. — Понял, гондон? Её ношу я!

Оттолкнувшись от пола, словно сработавшая пружина, эта дрянь бросилась на меня, замахнулась в прыжке заточкой. Так же, как бросалась на Славку, на Игоря, на остальных. Только, в отличие от них, я этого броска ждал. Шатнулся в сторону, перехватил летящую мне в живот руку с зажатым в ней острием. Рванул на себя, наманикюренные пальцы разжались, заточка выпала и зазвенела по паркету. Ребром ладони я наотмашь всадил по тонкой девичьей шее и с размаху добавил ногой в живот.

Она корчилась передо мной на полу, судорожно хватая ртом воздух. Моя женщина, моя Вика, моя…

— Стас, — давила она из себя. — Стас, не убивай…

Этой твари больше не было в ней. Я выбил, вышиб её. Сейчас передо мной мучился от боли не серийный убийца в ботинках сорок второго размера, которого годами безуспешно разыскивала полиция. Это была женщина, моя женщина. Та, к которой я пришёл, чтобы докопаться до истины. А докопавшись — казнить.

— Стас, прошу тебя! Умоляю…

Я шагнул к ней на ватных, едва слушающихся ногах. Затем упал перед ней на колени.

— Стас!

Щёлкнуло, будто передёрнутый затвор, лезвие выкидухи. Я всадил его Вике под сердце. С минуту с ужасом смотрел, как заволакиваются мутной пеленой её глаза, как уходит, по крупице высыпается из неё жизнь. Затем, обернув руку полой рубахи, выдернул из мёртвого тела нож, сунул его в карман и пошёл прочь.

День за днём я безвылазно сидел дома, пробуждаясь от кошмаров по ночам, заливая их водкой и не пьянея. Раз за разом я убивал Вику, потом щадил, опять убивал и миловал вновь. Я ждал ареста, как спасения, но мусора за мной не пришли. Несколько раз звонил Прыщ и каждый день Марка, но я трубку не брал.

Месяц спустя я дошёл до ручки. Я не хотел, не желал, не мог больше так жить.

Я выбрался из дома стылым октябрьским утром. Двинулся по направлению к РОВД, но на полпути свернул в сторону. Минут пять, борясь с собой, простоял перед Маркиной дверью. Затем вдавил кнопку звонка.

Потом я обнимал за плечи льнувшую ко мне Марку и завороженно смотрел, как ковыляет к нам, опираясь на костыль, Жанна.

— Стас! Стас, родной!

Я подхватил её, привлёк к себе. Давя подступающие к горлу спазмы, держал их обеих. Потом сказал:

— Я, девочки, прощаться пришёл. Сегодня меня закроют. Надолго.

— Нет, Стас, — сквозь слёзы выдавила Марка. — Не закроют.

— Почему?

— Ты что, новости не смотрел?

Я отрицательно помотал головой.

— Не до них было.

— Я звонила тебе сотню раз, но ты не отвечал. Полиция раскрыла дело. Они знают про Вику. И про расстройство идентичности у неё, и про убийства. Не вычислили только, кто убил её. А я — вычислила. Но мы с Жанной тебя не сдали.

С полминуты я медлил. Затем сказал:

— Спасибо. Но это неважно. Я сам себя сдам.

— Нет, Стас, не сдашь. Ты нужен нам, всем троим.