Анатолий Субботин - Мадонна и свиньи

А в один раскалённый полдень, когда мы искали спасения в тревожной послеобеденной дремоте, нас вдруг разбудил крик вперёдсмотрящего. «Верблюды! – закричал тот из своей бочки, прикреплённой к мачте. – Я вижу караван верблюдов!» Но мы не поняли смысла его слов, ведь кругом до самого горизонта простиралось море. И капитан уже сказал: «Ты, верно, пьян, спускайся, я тебя отрезвлю!» Но тут мы и сами увидели этот караван, и волосы наших голов зашевелились, потому что верблюды шагали по воде, как посуху. Их было не меньше тридцати, несущих на себе людей и тюки груза. И нас забрал ужас, и я крикнул: «Либо это проделки шайтана, либо мы все лишились ума от переутомления!» А нас несло прямо на караван, но мы не сворачивали и хотели посмотреть, что будет. И чем ближе мы подплывали к ним, тем крупнее становились верблюды и наездники и их грузы. И казалось, что наши корабли могут пройти под брюхом одного из животных. И наше изумление и ужас тоже выросли и увеличились, тем более что мы увидели, что верблюды не касаются ногами воды, а идут над ней. Они шли по воздуху и поднимались всё выше. И вдруг они стали расплываться, словно были сделаны из тумана, и караван исчез, как рассеянный ветром дым. «Хвала Аллаху! – воскликнул я. – Не знаю, что это было, но хорошо, что это миновало нас!»

А потом мы перешли в другое море, и жара спала, и наши души ободрились. И мы плыли из моря в море, от острова к острову, побывали в Индии – и везде хорошо торговали. И я выгодно продал свои товары и купил другие, среди которых были сандаловое дерево, китайский шёлк, благовония и драгоценные камни. Со мною были два сундука: один полон жемчугом, яхонтами, рубинами, сапфирами, топазами и тому подобным, а другой набит золотыми и серебряными монетами. Мои товарищи тоже имели пользу и почин, и все развеселились от путешествия. А я – ещё оттого, что увидел много разных диковин и услышал удивительные истории. Однако пёстрая смена стран, городов и народностей утомила наши очи, и я как-то, пируя с друзьями, вслух вспомнил строку поэта: «Давно не бывал я в Багдаде». (А мы уж год как покинули его.) И мои товарищи согласились со мной. И мы отплыли путём возвращения.

А на третью ночь пути мне приснился странный сон: будто я с верными мне людьми поднимаюсь на высокую башню. Винтовая мраморная лестница длинна, кажется бесконечной, и мы сильно устали, но продолжаем идти, поскольку знаем, что ещё немного – и мы у вершины. Слева от нас – сердцевина башни, скрытая стеной (получается, башня в башне), справа – внешняя стена с редкими круглыми оконцами, сквозь которые светит день. Так как окна редки, они чередуются с горящими светильниками. И кажется, что идёшь сквозь ночь и день, которые ускорили свой бег и понеслись как сумасшедшие. Мы не знаем, что это будет и как это будет выглядеть, но уверены, что на вершине есть всё, о чём только может мечтать человек. И вот перед нами появилась крупная дверь, сделанная из железного дерева и украшенная золотыми пластинами, а те пестрят от драгоценных камней. Возможно, их узор что-то обозначал, на что-то намекал, но мы не поняли. И мы входим (дверь оказалась незапертой) и видим круглый зал, на удивление пустой и сияющий. Сияние исходит от стен (вернее, стена одна – кольцеобразная) и от купола-потолка. Они разрисованы, и я вижу, что это БОЖЕСТВЕННЫЕ письмена, и тут не обошлось без Аллаха (да не сведут нас с ума непостижимые творения его!). И я вижу, что ищущий богатства и власти затоскует в этом зале и покроется плесенью уныния, но ищущий мудрости и покоя останется здесь навсегда. И вдруг оказывается, что зал не имеет пола, и нам не на чем стоять, и мы падаем, стремительно летим в трубу вдоль полой сердцевины башни. И я превращаюсь в ожидание страшной боли, в переживание мига, когда мои кости смешаются с мясом. И вопль, переполнивший мою грудь, не находит выхода…

Но тут ужасный сон кончился, и я восстал из мёртвых. Однако мне было дурно, и мне хотелось знать, что это значит. Я позвал одного из своих слуг, который умел пускать кровь, разговаривать со звёздами и разгадывать сны. Выслушав меня, он побледнел, глаза его увеличились, и он схватился за голову и сказал:

– О, господин, это плохой сон! И я теперь не знаю, останемся ли мы живы.

– Твои слова непонятны! – воскликнул я. – Растолкуй их.

А слуга неожиданно приложил палец к губам и промолвил: «Тс-с-с! Слышите?» Я прислушался и уловил отдалённый гул. Но когда мы вышли на палубу, гул стал резче, мощнее, как будто тысяча львов зарычала одновременно. Но это не было похоже на льва, и никогда прежде я не слышал подобного звука. А мой слуга вытянул руку и крикнул: «Вот что означает твой сон, о, господин!» И мы увидели огромный столб воды, спешащий прямо к нам и пугающий нас своей величиной и подвижностью. И не успели мы взмолиться Аллаху, как наш корабль завертело и понесло в небо. И от головокружительной быстроты, рёва (а он заглушал треск корабля и падающих мачт) и от стеснённого водой дыхания я впал в беспамятство. Не знаю, сколько оно продлилось – 5 минут или 5 часов, – но только мой ум вернулся ко мне, и я заметил, что круги, которыми мы ввинчивались в небо, увеличились, полёт корабля замедлился, вода уже не так заливала нас, и можно было дышать. Сила, схватившая и поднявшая нас (не джинн ли это был из ифритов?), явно слабела. Мы приближались к вершине столба, краю вихревой воронки, и я понял, что если до сих пор не умер, то сейчас это произойдёт. И мы перевалились за край воронки и выпали из неё, как птенец выпадает из гнезда. И наш корабль полетел вниз подобно сорвавшемуся в пропасть камню. Сердце моё оборвалось, и я снова потерял сознание.

А когда я очнулся, меня удивило, что я всё ещё лежу на палубе, а корабль держится на плаву и качается на волнах. Неужели при переходе в мир теней ничего не меняется, и нас не оставляют ни окружающие предметы, ни пейзаж? И мои товарищи, слуги и матросы, к великой моей радости, оказались рядом, хотя некоторых мы недосчитались. Не встречал я больше и спутников, плывших на двух других кораблях и исчезнувших вместе с ними. Израненные и ушибленные, мы радовались тому, что живы, и только страшный холод беспокоил нас своей неслыханностью, и в нас закрадывалось сомнение: а на Земле ли мы?

Хорошо, что ифрит, перебравший в пляске и кружении и смахнувший с корабля постройки и мачты, не коснулся наших трюмов и кладовых. Мы поспешили туда, насколько этому позволяло наше здоровье, и стали заворачиваться в материи и пить вино, чтобы согреться. Но ткани, созданные для климата царей, были тонки и бесполезны в климате могил. То же случилось и с вином. Каждый из нас выпил тройную порцию, но не ощутил ни тепла, ни веселья. И мы удивились и испугались. И капитан стал рвать волосы из своей бороды, а потом заплакал и воскликнул: «Поистине, мы принадлежим Аллаху и к нему возвращаемся! Одна беда нас отпускает лишь для того, чтобы передать другой, ещё более ужасной. Уж лучше бы я до смерти закружился с ифритом, чем дрожать и видеть агонию вина, и терять, подобно ему, свою температуру!»