Т. Клайн - Церемонии

— Господи, — снова произнес Сарр, — дай мне силы.

Как доказать, что мать заблуждается? Нужно найти какую-то деталь, которую можно проверить.

И, возможно, он нашел одну такую деталь.

Порот вошел в гостиную, зажег лампу и присел перед своей небольшой библиотечкой. Байфилдский альманах по-прежнему лежал на верху стопки с того самого вечера, когда Фрайерс спросил о Ламмасе. И, разумеется, в конце книги был раздел с лунными таблицами — десяток страниц крошечным шрифтом. Сарр взял альманах и лампу и уселся в кресле-качалке.

Мать вчера сказала, что в этом месяце два полнолуния. Это Порот, как и любой фермер, по крайней мере, в Гилеаде, знал и так. Но она, кроме того, сказала, что это редкое явление, особенно если второе полнолуние приходится на канун Ламмаса, и намекнула, что это случается куда реже, чем следует из чистой вероятности.

Фермер провел пальцем по строчкам, отыскивая все записи за тридцать первое июля. Пользоваться таблицами оказалось непросто. Следовало внимательно читать сноски и учитывать коэффициенты для високосных лет, и ряды крошечных цифр начинали танцевать в неверном свете. Но с неприятным замиранием сердца Сарр разобрал, что, сколько он мог судить, мать и в самом деле права. Более того, если верить таблицам, за последние сто лет полная луна приходилась на последнюю ночь июля только дважды, в 1890 и 1939 годах.

Фермер принялся расхаживать туда-сюда по гулким широким доскам пола. Ему все еще не хотелось подниматься наверх — особенно теперь, когда словам матери нашлось хоть какое-то научное подтверждение. А от этих корявых картинок, которые она ему показала, у Сарра все еще гудела голова, как будто в мозг проник рой насекомых и никак не мог выбраться наружу. Аляповато раскрашенные изображения уже не казались ему такими чуждыми, и, — чем дольше он размышлял о них, — не такими уж неправдоподобными. Роза с губами и зубами. Черное создание под названием «дхол». Странный рисунок из двух колец…

Сарр был уверен, что какой-нибудь стих из Библии наверняка помог бы успокоиться. Но книга лежала наверху, рядом с Деборой, и, хотя Порот знал каждое слово наизусть, ему необходимо было видеть надежный печатный текст.

Взгляд упал на витиевато украшенный переплет. Сборник стихов, которые читал Фрайерс, по-прежнему лежал на столе. Сарр вздохнул, сел обратно в кресло-качалку и открыл книгу. Он вспомнил, с каким трудом продирался сквозь нее много лет назад, подчеркивал строчки и писал заметки на полях, будто слова простых смертных были достойны такого же внимания, какое он уделял слову Божиему.

И все же в этой старой, зазубренной религии его детства можно было найти некоторое утешение. Книга раскрылась на стихотворении, которое он учил в городской библейской школе. Наверху страницы опрятным детским почерком было выведено: «Рождественское размышление». Старый добрый Мильтон, неизменный, мрачный и благочестивый. «На утро Рождества Христова», ода на рождение Спасителя. Порот читал, проговаривая слова одними губами и почти не задумываясь об их значении, находя, как он и надеялся, утешение. До тех пор, пока с содроганием не осознал, что именно читает. Он прочел строфу еще раз.

Отчего он снова задрожал? Ведь в стихотворении звучала абсолютная уверенность: Христос изгнал дракона и царство зла низвергнуто… Но что-то твердило: тот ждет, все еще ждет, как говорил другой поэт, нового цикла, нового Рождества, которое случится, может быть, лишь через много тысяч лет, чтобы снова вырваться на свободу.

Порот закрыл книгу и какое-то время сидел очень прямо. Доски пола поскрипывали под качающимся туда-сюда креслом. Но как бы быстро ни качалось кресло, и как бы ни старался Порот, он не мог избавиться от внезапно охватившей его ужасной убежденности. Нынче владычествует Господь. Но тот, другой, поджидает внизу. И рано или поздно придет его черед.

Она пришла к нему этой ночью. Луна давно зашла, с лужайки пропали светлячки. Он проснулся и увидел, что она склонилась над ним, как суккуб, и пристально всматривается ему в лицо.

Сонно моргая и едва соображая, он попытался сформулировать вопрос, но женщина прижала руку к его губам и покачала головой. Не отрывая от него горящих глаз, села рядом с ним на постели. Соски четко проступали сквозь ткань ночной рубашки. Он невольно обнял ее, оттолкнул одеяло ногой и оказался перед гостьей голым и возбужденным после уже позабытого сна. Потом заставил ее лечь рядом с собой. Она по-кошачьи изогнулась, когда он провел ладонью ей по телу, и задрала ночную рубашку выше бедер. Он почувствовал, как она рукой направляет в себя его член. Там было сухо как в пустыне, он не мог протолкнуться. Протянул руку и коснулся густых волос, с которых вчера капала вода из ванны. Они были сухими как солома.

— Подожди, — прошипела она, — я сама. — Она поднесла пальцы ко рту. — Черт подери, у меня нет слюны!

— Не нужно спешить…

Она заставила его замолчать, положив ладонь ему на губы, но не сразу убрала руку.

— Смочи меня языком.

Он покорно лизнул ей ладонь и почувствовал, как давление на его губах пропало, оставив мазок слюны на подбородке. Она уставилась на свою ладонь, как ему показалось сначала, с гримасой отвращения, но потом он заметил, как она яростно двигает челюстями и втягивает щеки. Наконец с негромким резким звуком она плюнула себе на ладонь. Он снова почувствовал, как ее руки обхватывают его член, смачивают его. Приподнялся на локте, собираясь лечь на нее, но она помотала головой и прижала его плечи к кровати. Потом села сверху и просунула его внутрь. Там тоже было сухо, но она шире развела ноги и подалась ниже. Ночная рубашка соскользнула и скрыла место, где соединялись два их тела. Напрягая мышцы ног, женщина принялась двигаться вверх и вниз. Ощущение было такое, будто она зажала его член в кулаке; поверхность была грубой почти как наждачка. Боже мой, как там сухо…

— Не торопись, — прошептал он, притягивая ее к себе и закрывая ее рот своим. Ее губы остались плотно сомкнутыми, и через секунду он почувствовал, как она сопротивляется. И крепче прижал ее к себе. Неожиданно ее рот раскрылся, но она едва успела выдавить одно слово, — Сарр, — как его язык проник между ее губами.

Имя вернуло его к реальности. Вместе с уколом совести возбуждение отступило, он почувствовал, как выскальзывает из нее. Но дело было не только в имени. Кончиком языка он нащупал у нее во рту какой-то шероховатый, непривычный комок плоти.