Т. Клайн - Церемонии [litres]

По правде сказать, собравшихся возле амбара людей трудно было отличить друг от друга не только из-за одинаковой одежды и причесок. Фрайерс почувствовал себя незваным гостем как никогда прежде. Ему здесь не место. Лучше уж вернуться на Банковую улицу, к орущему радио и ревущим под окном автомобилям. Сначала он подумал, не сбежать ли к себе в пристройку, но тут же сообразил, что в неуместной светлой одежде – да еще и в шортах! – на лужайке он будет особенно заметным. Кроме того, не хотелось оказаться запертым у себя в комнате, как животное в клетке. Фрайерс решил остаться на месте.

Тут распахнулась сетчатая дверь, и внутрь вбежал Порот. С рассеянным видом фермер направился было к лестнице, потом окликнул через плечо:

– Вы к нам присоединитесь?

– Я одет не по случаю, – откликнулся Фрайерс. – Думаю, я понаблюдаю отсюда.

Сарр замер.

– Рано или поздно вам все равно придется выйти, – сказал он. – Мы проводим Очищение.

– Что?

Но фермер уже торопливо поднимался по лестнице. Фрайерс слышал, как Сарр топает у него над головой, потом скрипнули доски пола, когда он помог Деборе встать с постели. Шаги спускающейся по лестницы пары звучали неуверенно и медленно. Потом Пороты появились на нижней площадке. Дебора тяжело опиралась на руку Сарра. Она была такой же бледной, с темными кругами вокруг глаз; черный шарф, обернутый вокруг шеи и скрывающий ее до самого подбородка, лишь подчеркивал болезненную белизну кожи. Проходя мимо, женщина слабо улыбнулась Фрайерсу.

– Сарр, что это за Очищение вы собираетесь провести?

– Особый ритуал, – ответил Порот, помогая Деборе выйти за дверь. – Из-за всех недавних неприятностей. Лучше вам посидеть внутри, пока не закончится пение.

Снова хлопнула сетчатая дверь. Члены Братства повернулись и наблюдали, как Пороты медленно спускаются по ступеням заднего крыльца, как будто супруги были последними и самыми важными гостями на балу. На дворе теперь собралось несколько десятков людей. Среди них Фрайерс узнал сухощавого старого фермера, который его подвез, и пожилую пару, которая с неодобрением проехала мимо. Он как будто даже опознал по жидковатой бороденке подростка, который чуть не сбил его вместе с девушкой. Фрайерс даже пожалел, что не рассмотрел их получше.

Пожилые супруги внезапно повернулись спиной друг к другу, как в танце, и женщина пошла прочь, не сказав ни слова на прощание. Тут только Фрайерс заметил, что и другие женщины, старые и молодые, отходят к амбару, на край лужайки, оставляя большую часть пространства мужчинам. Судя по всему, здесь тоже происходило разделение по полу, как в альбомах библейской школы. Вы только поглядите. Они не особенно отличаются от правоверных евреев.

Он ожидал, что всем будет заправлять Иорам Стуртевант, но его положение в общине, судя по всему, имело скорее социальное нежели теологическое значение. Когда служба все-таки началась, во главе общины встал и попросил о тишине не он и не Порот, хозяин фермы, а довольно пожилой мужчина, которого Фрайерс никогда раньше не видел. Он взял в руки потрепанную Библию в черной обложке и призвал собравшихся помолиться вместе с ним за сестру Лизу Вердок – ни она, ни ее семья не приехали этим утром из-за случившегося с женщиной несчастья. Все опустили глаза, и мужчина начал молитву длинной цитатой из Иеремии: «Господи, сила моя и крепость моя и прибежище мое в день скорби…» Библию он держал открытой перед собой, но ни разу на нее не взглянул – как будто она нужна была лишь для того, чтобы подтвердить истинность его слов.

После молитвы мужчина отступил и церемонно передал книгу молодому человеку, который занял его место. Все утро вперед выступали все новые люди, как мужчины, так и женщины, и каждый держал Библию, обращаясь к собравшимся. Фрайерс начал догадываться, что действо, которое поначалу казалось несогласованным, на деле подчиняется строгим правилам. Люди, судя по всему, знали, когда придет их очередь говорить. В редких случаях, когда вперед одновременно выступали двое членов Братства, один отступал и ждал, как будто внутри Братства была какая-то скрытая иерархия. При мысли об этих потаенных правилах, которые ему никогда не разгадать, Фрайерсу стало не по себе. Он в который раз пожалел о том, что оказался в таком положении и наблюдает за общественным действом из дома. Он чувствовал себя ребенком, который тайком подглядывает за вечеринкой взрослых. Или, в лучшем случае, туристом, который следит за каким-то обрядом аборигенов.

К собравшимся обратилась уже почти дюжина людей, в основном мужчин; Братство молилось о дожде, и гибели идолопоклонников, – еще раз вспомнили Лизу Вердок, затем наступила тишина, которую никто не спешил нарушить, и наконец вперед выступил Сарр Порот. Со своего места у окна Фрайерс видел, как он оглядел толпу и улыбнулся Деборе. Та выглядела измученной и обессиленной, две женщины поддерживали ее под руки, а со стороны за ней пристально наблюдала миссис Порот. Дебора не улыбнулась в ответ.

Раскрыв Библию, Сарр заговорил. Фрайерс подался к окну, чтобы лучше слышать.

– «И лишилась жизни всякая плоть, движущаяся по земле, и птицы, и скоты, и звери, и все гады, ползающие по земле, и все люди…»

Фрайерс не сразу понял, о чем идет речь. Хотя почти все остальные читали что-нибудь из книги Иеремии, Сарр говорил о Потопе и чудовищных бедах, которые заканчивались по милости Господней.

– «И устроил Ной жертвенник Господу, – произнес Порот, ни разу не взглянув в книгу, – и принес во всесожжение на жертвеннике. И обонял Господь приятное благоухание, и сказал Господь в сердце Своем: не буду больше проклинать землю за человека, потому что помышление сердца человеческого – зло от юности его; и не буду больше поражать всего живущего, как Я сделал: впредь во все дни земли сеяние и жатва, холод и зной, лето и зима, день и ночь не прекратятся».

Распевный ритм библейских стихов показался Фрайерсу неожиданно успокаивающим, едва ли не больше, чем сам текст. Правда, еще много часов после службы он с какой-то непонятной тревогой повторял про себя последние, категоричные как приговор, слова:

Во все дни земли.

Невзирая на жару, Иорам Стуртевант стоял прямо и внимательно смотрел на каждого выступающего вперед члена общины, но ему трудно было сосредоточиться на их словах. Мысли были заняты оставшимся в доме чужаком.

Иораму не понравился этот человек. Да, он называется именем пророка, но сам – по его собственному признанию! – безбожник. Именно так он сам и сказал, причем с гордостью.

Чужак был бы опасен для общины, даже если бы принадлежал к одной из множества христианских, иудейских или смешанных сект, – одинаково корыстолюбивых и в равной мере обреченных на гибель в день Страшного суда, – что заполонили греховный мир за границами города. Но то, что он с такой откровенностью объявил себя неверным, врагом всякой веры, во сто раз хуже. Может, брат Нафан прав в своих подозрениях.