Т. Клайн - Церемонии [litres]

Интересно, поет ли с ними Кэрол? Вряд ли, хотя ему трудно было разобрать отдельные голоса. Наверное, уже легла. Интересно, думает ли она обо мне? Фрайерс многое бы отдал, лишь бы оказаться сейчас с ней…

Внезапно пение прекратилось. Фрайерс вообразил, как Пороты забираются в постель, и позавидовал им: привычному соприкосновению тел, тому, как матрас слегка проседает под их весом. Теперь умолкло все, кроме сверчков.

К сожалению, Фрайерс не чувствовал усталости. Наоборот, его до сих пор наполняло беспокойство и нервная энергия. Неприятное ощущение, оставшееся после вина, наконец прошло.

Может быть, отвлечься помогут чужие мысли? Фрайерс разделся и накинул халат. Оглядев комнату в поисках подходящего чтения, наткнулся на желтую обложку привезенной Кэрол книги. Джереми устроился за столом и попытался припомнить все, что знал об авторе. Мэкен был сыном валлийского священника, но переехал в Лондон и много лет прожил в одиночестве, одолеваемый видениями странных языческих ритуалов, голодая и тоскуя по родным зеленым холмам. Лавкрафт очень высоко отзывался о нем в своем обзоре жанра.

Фрайерс стал перелистывать страницы в поисках рассказа, который так хвалил старик, «Белые люди». Он оказался почти в середине; книга легко раскрылась на нужном месте. Кто-то – может быть, сам Рози, ведь он явно что-то писал тогда на полях! – вывел карандашом над заголовком: «Действенно только если читать при лунном свете».

Интересно было бы попробовать – разумеется, просто шутки ради. Жаль, что сегодня луну закрывают облака. Фрайерс на пробу выключил настольную лампу. К его удивлению, проникающий в комнату лунный свет оказался куда ярче, чем он думал; прямоугольник белого света падал на кровать и отчасти на пол, но рабочий стол все равно оставался в тени. Выглянув в окно, Фрайерс обнаружил, что облака начали рассеиваться и луна теперь светит без помех.

Джереми пересел со стула на край кровати и положил книгу на подоконник. Оказалось, что, прищурившись, он может кое-как разобрать слова на странице. Забавно будет попытаться прочитать рассказ именно так. Может, потом удастся уснуть.

Раскрыв книгу в лунном свете, Фрайерс начал читать.

Его глаза двигались все быстрее. Они сновали туда-сюда как суетливые насекомые, но взгляд остекленел, как будто уже не он читал слова на странице, но они читали его. Фрайерс словно превратился в одного из жуков, которых он сам скидывал в ручей, и быстрый поток подхватывал их и нес… к каким стремнинам?

Рамочное повествование с высокопарными рассуждениями о человеческой душе и «значении греха» в прологе его озадачило, он не мог даже понять, где разворачиваются события. Определенно где-то в деревне, в доме рядом с лесом, холмами, прудами и полянами, с потаенными уголками.

Но основная часть, выдержки из дневника девочки, поражала, даже ошеломляла. Она как будто обращалась лично к нему.

«Передо мной была загадочная темнота долины, позади меня – высокая стена травы, а вокруг нависал лес, из-за которого лощина стала такой потайной …»

Фрайерс читал так быстро, как мог; чувство языческого восторга, ритуалы, которые не смеет описать человек, выглядывающие из теней и из-за листвы зловещие личики, – рассказ был самым увлекательным произведением на свете. Джереми начал читать строчки шепотом, слова лились все быстрее и быстрее…

«Я знала, что вокруг никого нет и меня никто не увидит… И тогда я сказала другие слова и сделала нужные знаки».

И, закончив чтение, он был уже почти уверен, что слышит другой голос, тише и древнее его собственного. Тот нашептывал что-то еще более странное на языке, который Фрайерс как будто мог смутно припомнить.

Он не представлял, сколько прошло времени. Возможно, несколько часов. От напора слов все еще кружилась голова; хотя, возможно, он просто утомился, пока читал при таком слабом свете. Несколько заплутавших в темной комнате мух бились об оконные сетки, сверчки продолжали свою монотонную песню, возле ручья безумными свирелями заливались лягушки, но Фрайерс ничего этого больше не слышал. Все еще находясь под действием рассказа, он сбросил халат, пересек комнату, открыл дверь и вышел в темноту.

Вот только снаружи не было темно. Он вышел в совершенно другую ночь, в мир, освещенный почти как театральная сцена. Можно было разглядеть каждый камень, каждую травинку; все вокруг отбрасывало тени. Облака рассеялись, небо распахнулось, и луна засияла в нем в полную мощь. Струящийся сверху бледный свет выхватывал из мрака то, что должно было оставаться невидимым, тайную ночную сторону планеты. Фрайерс почувствовал под ногами и мокрую траву, и снующих среди нее крошечных влажных созданий, и что-то твердое и острое, но не отпрянул. Какая-то сила влекла его, как танцора, через лужайку за домом, мимо шеренги темных розовых кустов, выстроившихся, как стражники вдоль стены, мимо самого дома, что дремал, блестя в лунном свете темными окнами. И еще дальше, туда, где издавал сосущие звуки клокочущий ручей, к громадной тени амбара. Луна светила так ярко, что Фрайерс видел собственную тень, скользящую по траве к старой иве. Его тень как будто тянулась к тени дерева и волокла его за собой, за угол амбара, все ближе к темным ветвям. И наконец тень коснулась их, запуталась, растворилась среди них, а он все шел за ней, не понимая, что делает.

От изумления у Деборы перехватило дыхание. Две кошки рядом с ней подняли головы, посмотрели на нее с любопытством, потом снова улеглись.

Женщина и сама спала, но ее разбудил лунный свет, который внезапно залил комнату, когда рассеялись облака. На окнах не было занавесок. Братство их не одобряло, считая правильным вставать с рассветом. Дебора не могла уснуть и сидела в постели, рассеянно глядя из окна; голова все еще кружилась от вина и странных картинок на картах. И тут внизу неожиданно открылась дверь флигеля, и Фрайерс вышел наружу. Его тело казалось белым на фоне травы.

Женщина округлила глаза. Он был голым.

С необычайно сосредоточенным выражением лица он ступил в траву и пошел прочь от здания. Дебору охватило возбуждение, как ребенка, подсмотревшего что-то запретное. Она не видела обнаженного мужчину, кроме собственного мужа, вот уже… уже и не припомнить, как давно. А тут прямо на виду гладкие белые ягодицы Джереми, его бедра, гениталии… Дебора задержала дыхание. Чем он занимается в такое время? Наверное, приспичило помочиться. Но зачем для этого уходить через всю лужайку?

Он ни разу не поднял глаза на окно (в темноте, да еще и без очков он бы все равно ее не разглядел). Впрочем, он и не мог знать, что в такое время за ним кто-то наблюдает. Дебора точно не знала, который час: в доме были только одни, большие напольные часы, которые Сарр получил в наследство. Они стояли на первом этаже, и до нее доносилось их размеренное тиканье. Дебора решила, что должно быть около полуночи.