Питер Страуб - Магия кошмара [сборник litres]

Мы наблюдаем за ней так внимательно, мы так теснимся возле окна и куста азалии, что время от времени она отрывает глаза от экрана, видимо, услышав какой-то едва слышный вариант того, что я дважды слышал на Эри-стрит, и смотрит в наше окно.

Она видит всего лишь окно, куст. Почти сразу она снова переводит взгляд на экран и возобновляет бесконечную жвачку. Я поведал вам об Этель Кэрроуэй и о том, как она выронила своего младенца, и я поведал вам о себе, о Фрэнке Вордвелле, бьющемся в застенках собственного сознания, но поверьте, нет на свете зрелища более захватывающего, чем Тиффани. Она объемлет и превосходит живую Этель и живого Фрэнка, и можете не сомневаться, дорогие мои, намного превосходит всех вас.

Я никогда не знал, что означает сбиться с пути, и уж конечно, не собирался этого делать. Мое путешествие началось в отдаленной деревушке, примечательной разве что набожностью своих жителей, и когда я поклялся бежать от Нового Завета, то не предполагал, что ценности, привитые мне здесь, будут всегда вести меня по жизни. И вот, как бы парадоксально это ни звучало, я начинаю понимать, что так оно и вышло. Мое путешествие, такое триумфальное и такое мучительное, одновременно из Нового Завета и от него. Несмотря на богатство и роскошь, я всегда оставался чадом Нового Завета.

Когда в своем лимузине я пролистывал «Уолл-стрит джорнэл», когда в личном лифте я поднимался в свой офис, обшитый панелями из розового дерева и с окнами, выходящими на гавань, когда в столовой партнеров по бизнесу приказывал официанту, отсидевшему срок, которого я звал не иначе как Чарли-Чарли, принести подушку на диван; даже когда я смело вел корабли своих клиентов через коварные воды финансового планирования и еще когда я возвращался в дом, где мог насладиться ласками своей великолепной Маргариты (до того, как ее соблазнил мой враг Грэм Лисон); итак, когда я нежился в объятиях своей жены, даже тогда в каркасных домах, разбросанных, словно запоздалые мысли, по улицам Нового Завета, передо мной стояли чопорные лица и подозрительные глаза, холодное гостеприимство до и после службы в огромном мрачном Храме, пустые витрины магазинов вдоль Хармони-стрит.

Уродливая, загадочная красота моей маленькой родины была вытатуирована в моей душе. Именно поэтому, я уверен, когда я сбился с пути истинного, а я сбился, в этом нет сомнений, мне осталось только вернуться домой. Во всем я виню тех двух странных джентльменов, по чьей вине я допустил ошибку, – они были тьмой тьмы, грязью грязи. В самый суматошный период моей жизни – месяц, когда я попал под влияние мистера Клабба и мистера Каффа, «Частное детективное агентство по расследованию экстраординарных дел», как было написано на визитной карточке, – в самом центре бардака я почувствовал, что увидел противоречивые аспекты чего-то…

Чего-то…

Я чувствовал, что видел… что увидел по крайней мере мельком… то, что более мудрый человек мог бы назвать – постарайтесь вообразить невыносимую трудность самого написания этих слов – Смыслом Трагедии. Вы ухмыляетесь, я вас не виню: на вашем месте я реагировал бы так же, но уверяю вас, я видел что-то. Я должен в нескольких словах обрисовать самые необходимые подробности, чтобы вы могли понять мою историю. Дорога длиною в сутки от канадской границы штата Нью-Йорк и вы – в Новом Завете, который был (и все еще есть, да, все еще есть) городком с населением, не превышающим тысячи жителей, объединенных пуританским протестантством Церкви Нового Завета, чьи основатели отделились от еще более пуританских Святых Завета. (Святые запрещали сексуальные контакты в надежде ускорить Второе Пришествие.) Деревня разрослась в конце девятнадцатого века и приобрела постоянную форму примерно к 1920 году.

А именно: Соборная площадь, где находится Храм Нового Завета и его колокольня, с левого и правого боков окруженная соответственно Молодежным Библейским Центром и комбинированной начальной и средней школой для мальчиков и девочек. Площадь покрыта скромной зеленой травкой. В южной части города располагаются витрины магазинов Хармони-стрит, банк, скромные объявления с указанием расположения кабинетов доктора, адвоката и дантиста; еще южнее Хармони-стрит лежат две улицы каркасных домов, приютивших городских клерков и ремесленников, за ними – фермы верующих крестьян, а дальше за фермами – дремучий лес. К северу от Соборной площади находится улица Святого Писания, вдоль нее в линию расположились резиденции священника и его Совета Братии, вышеупомянутых доктора, дантиста и адвоката, президента и вице-президента банка, а также некоторых состоятельных семей из новообращенных, преданных делам церкви. Севернее улицы Святого Писания – еще больше ферм, а потом опять дремучий лес, среди которого наша деревня – что-то вроде просвета.

Мой отец был адвокатом Нового Завета, а я был рожден на улице Святого Писания. По воскресеньям я посещал Молодежный Библейский Центр, в будние дни – комбинированную начальную и среднюю школу для мальчиков и девочек. Новый Завет был моим миром, это было все, что я знал о мире. Три четверти человечества состояло из худых, костлявых особей с вырубленными чертами лица и ослепительно голубыми глазами, мужчин ростом в шесть футов и больше, женщин на несколько футов ниже. Оставшуюся четверть составляли Рэкеты, Маджи и Бланты, семьи наших фермеров, которые после поколений родственных браков срослись в племя коренастых, темноволосых, редкозубых мужчин и женщин редко выше пяти футов и четырех-пяти дюймов. До тех пор пока я не пошел в колледж, я был уверен, что все люди делятся на две расы: городских и фермеров, светловолосых и темных, чистых и в пятнах грязи, благочестивых и не очень.

Несмотря на то что Рэкеты, Маджи и Бланты ходили в нашу школу и посещали наш Храм, несмотря на то что они были почти так же богаты, как и мы, городские, мы к ним относились как к людям низшего сорта. Они казались скорее хитрыми, чем умными, в них преобладало скорее животное начало, чем духовное. И на занятиях, и на службе в Храме они всегда сидели вместе, настороженные, словно выдрессированные собаки, принужденные вести себя смирно; они то и дело склоняли друг к другу головы, чтобы шепотом перекинуться парой слов. Вопреки воскресным баням и парадной одежде, они источали невыводимый запах скотного двора. Их желание оставаться в тени на публике казалось маской крестьянского веселья, и когда они рассаживались по телегам и другим транспортным средствам, было слышно, как они задорно хохочут.

Я считал, что эта загадочная раса нарушает покой и крайне раздражает. В какой-то степени я даже боялся их – я считал их непобедимыми. Подавленный с ранних лет жизнью в Новом Завете, я чувствовал какую-то притягательность, присущую этому скрытому племени. Несмотря на их низкое происхождение, я хотел знать то, что знали они. Несмотря на их замкнутость в своем маленьком мирке ничтожности и стыда, я чувствовал в них свободу, которую не понимал и считал беспокоящей.