Василий Криптонов - Беги!

Сначала поднялся ветер. Я не обращал на него внимания, пока он не сделался ледяным. Поднял голову, увидел яркую луну. А когда опустил взгляд, сверху на меня обрушился ушат ледяной воды. Я шарахнулся в сторону, но оказалось, что это – дождь.

Снова поднял голову и не увидел ничего из-за плотных туч, заслонивших небо. Началось… Что-то – началось. От холода и страха, поднимающегося из глубин души, по коже поползли мурашки. Сердце заколотилось, пульс ускорился. Я побежал быстрее. Если уж всё равно сердце колотится так дико, то хоть скорость держать соответствующую!

– Беги! – Голос Виталия угодил в паузу между песнями. – Не стой, беги!

Я бежал. Лена, замешкавшаяся было, тоже бежала. Я догнал её, пока ещё мог видеть силуэт за струями дождя. А Виталий исчез, мы не могли его различить. Могли только бежать рука об руку, угадывая повороты, угадывая свои круги и стараясь не выходить за их границу.

Я сбросил наушники на шею. Стало не до музыки. Ветер хлестал, дождь – колотил. В кроссовках хлюпало.

– … мать! – донёсся до меня рык Лены.

– Массажный душ! – крикнул я в ответ.

Она, кажется, меня послала. Я уже ничего не слышал и ничего почти не видел – настолько усилился дождь. Вело меня какое-то шестое чувство, не иначе. Где-то под водой угадывался асфальт. Иногда, во вспышке молнии, глаз успевал выхватить фонарь, футбольные ворота. Приметы, позволявшие убедиться, что мы всё ещё на верном пути.

И казалось, что в шуме дождя, в рёве ветра я слышу безумный хохот той твари, что по какой-то непонятной причине облюбовала себе это место.

К дождю добавился град. Острые льдинки секли лицо. Несколько крупных, с голубиное яйцо, ударили в голову, в плечи. А ведь кусок побольше может и убить… Не свалить ли отсюда, пока не поздно, а?

Но только я об этом подумал, как дождь обернулся мокрым снегом. Началась метель.

Я глазам не мог поверить, но действительно: в середине июня шёл снег. Выл ветер. Грохотал гром и сверкала молния. После очередной вспышки погасли фонари.

– Беги! – где-то совсем рядом пророкотал Виталий. – Беги!

Как он сам ещё умудрялся бежать, в этом адском безумии? Несгибаемый мужик просто! Такой и помрёт – не остановится. Эта мысль придала мне сил.

Движение уже не грело. Насквозь промокшая под дождём одежда ледяной коркой прилегала к телу. Зубы стучали. Волосы застыли, уши болели. Уши! Наушники должны хоть чуть-чуть помочь…

А рядом бежала Лена. Стервозина с острым языком и такими нежными на вид ушами. Эх, блин! Ладно, хрен с ним, буду благородным рыцарем!

Я выдернул шнур из наушников, снял их с шеи и сунул влево, кажется, угодив Лене по плечу. Она схватила их, что-то крикнула.

– Уши! – проорал я.

В рот забился снег.

Через минуту нам уже приходилось проделывать путь через сугробы, и всё же мы не сдавались. В глазах темнело. Исчез даже страх, осталась какая-то тупая обречённость. И время от времени раздающийся посреди воя ветра крик Виталия:

– Беги! Беги!! Беги!!!

Не то нам кричал, не то сам себя подбадривал.

– Ляг поспи! – пробился сквозь вьюгу визг чёрта. – Согреешься! Вьюга песенку споёт, да по яйцам у**ёт! Яйца треснут от мороза, из х*я торчит заноза!

Нёс эту чушь и хохотал, взвизгивая. Но в его визжании мне чудился испуг.

Виски сдавило, на веках повисли маленькие сосульки. Уши я уже перестал чувствовать. Руки, горло, лицо – тоже. И ноги. Самое хреновое – что ног я тоже не чувствовал совершенно. А значит, когда они откажут, я об этом узнаю последним… Ну вот, я уже мыслей собственных не чувствую. Кажется, они умирают. Все, кроме одной. Одной, которая бьётся, будто ещё одно сердце: «Беги! Беги!! Беги!!!».

Вьюга оборвалась вдруг, как будто кто-то кнопочку нажал. Я моргнул, и в следующий миг нога, хлюпнув, опустилась на сухой асфальт.

Горели фонари. Таяли сосульки на ресницах.

– Стой! – крикнул я и сам не узнал своего хриплого голоса.

Ни следа снега, ни следа воды. Только в нас, на нас это всё осталось.

Я остановился, тяжело дыша. Лена – та просто упала на колени, уперлась в асфальт ладонями и застонала. Наушники были на ней. Додумалась-таки, умница.

– Сожрал, сучёнок? – проорал Виталий с противоположного конца стадиона. – Накося, выкуси!

Он с диким хохотом показывал два средних пальца куда-то в пустоту над нашими головами.

Я сел рядом с Леной, стуча зубами. Расстегнул, скинул насквозь мокрую олимпийку.

– Ид-д-д-ди с-с-сюда!

Лена прижалась ко мне. Вряд ли в этом было что-то романтическое, хотя таких крепких объятий я ни с одной девушкой не переживал. Мы просто пытались согреться и не умереть.

– Уши, – всхлипнула она.

Уши? Это она-то жаловаться будет? Я даже слышу её с трудом! Мне, наверное, теперь неделю на прогреваниях и «Отипаксе» жить. Уши – это у меня хроническое, с детства.

– Наушники примё-о-о-орзли!

Я заржал. Ничего не мог с собой поделать. А когда успокоился, сказал:

– Ничего, сейчас оттают.

– Мы вернёмся! – орал Виталий, потрясая кулаком. – Слышишь, мразь? Вернёмся! Не запугаешь!

– С тебя кроссовки новые! – крикнул я. – Сломал – плати, мудак!

И даже дрожащая Лена, приподняв голову от моего плеча, крикнула:

– В следующий раз я тебя по асфальту размажу, свинорыл безмозглый!

Мы смеялись. Мы плакали. Мы… победили!

Шестой круг

А можно было уйти,

А можно было забить,

Но я сел снова играть,

Хотя мне нечем платить…

– Можно что-нибудь посерьёзнее, – сказал я.

Продавец воспрянул духом и подвёл меня к другому стеллажу.

– И лучше, наверное, трейловые, – задумчиво сказал я. – Мало ли, что может случиться…

Кроссовки после ночного забега пришли в полную негодность. Швы разлезлись, внешний вид оставлял желать лучшего, да и вообще казалось, что они впитали в себя что-то такое, чего не стоило бы впитывать…

Эту ночь Лена провела у меня. Это был мой первый раз… Первый раз, когда уже под утро я привёл домой трясущуюся от холода девушку. Первый раз, когда мы вдвоём забрались в горячий душ и полчаса там просто стояли, пытаясь прогреться до глубины души и понимая, что холод изнутри не изгнать потоками горячей воды.

Первый раз, когда пили чай в начале пятого утра. Первый раз, когда, лёжа под одним одеялом, прижимались друг к другу просто чтобы не дрожать. Первый раз, когда даже мысли о чём-то большем не пытались пролезть в голову.

Я думал, такое просто невозможно. Нельзя потрясти человека так, чтобы он забыл о таких… базовых вещах. Оказалось, можно.

Проснувшись в одиннадцатом часу, будто с тяжелейшего похмелья, я обнаружил, что постель пуста. И единственным доказательством того, что мне всё это не приснилось, послужила записка на подушке: «Спасибо за незабываемую ночь! Л.»