Владимир Алеников - Спальный район

– Понимаешь, старик, – сочувственно пояснил Опрышко, – винить тут некого. Но Живолуб прав, ничего не поделаешь. Просто, извини за откровенность, рожа у тебя невыразительная! Так что надо думать, искать. Найдем подходящего человечка, ты не волнуйся. Ну, а ты, конечно, останешься одним из авторов.

Одним из авторов!

Не одним автором, а одним из ! А потом постепенно его вообще вытеснят. На хрен он им нужен. Ведущий и сам сообразит, какой материал ему брать в передачу.

Чертов Живолуб!

Ефим Валерьевич резко встал из-за стола и отправился в ванную. Почти одновременно раздался дверной звонок, но он не обратил на него особого внимания. Жена дома, она и откроет. Тем более что это наверняка пришли к ней, лично он никого не ждет.

Тщательно закрыв за собой дверь на защелку, Ефим Валерьевич уставился в зеркало и стал внимательно изучать хорошо знакомое ему лицо. Чем, интересно, оно уж такое невыразительное! Лицо как лицо. Не красавец, конечно, не Ален Делон, но и ничего страшного. Ну уши слегка оттопыренные, ну нос чересчур мясистый, глаза, пожалуй, чуть близковато посажены, подбородок какой-то расплывчатый, но в принципе-то все нормально, бывает куда хуже. Каких только уродов сейчас не увидишь в качестве ведущих!

Любопытно, между прочим, что за рожа у самого Живолуба. Скорее всего, морда кирпичом, как у всех этих начальничков. Главное ведь, все шло хорошо, и уже через Женьку договорились даже, сколько Ефим Валерьевич отстегнет, и вдруг такая осечка.

Теперь вряд ли это можно изменить. Раз уже прозвучало, что рожа невыразительная, то переубедить невозможно, это Ефим Валерьевич хорошо понимал. Как ни старайся, но обязательно кто-нибудь подобный идиотизм повторит, и все тут же с ним согласятся, так что дело тухлое.

Нет, надо пробовать по новой, с другим каналом. Подготовить все более тщательно. Хотя, конечно, никакой гарантии нету, что и там какой-нибудь мудак не ляпнет, что рожа невыразительная.

И какой, спрашивается, выход?

Ефим Валерьевич глубоко задумался. Контраст, вот что нужно, внезапно осенило его. Если бы, скажем, рядом с ним сидел какой-нибудь кретин с действительно тупой харей, то он, Курочкин, на его фоне показался бы сверхвыразительным.

Вообще-то, это, пожалуй, не такая уж и глупая затея. Надо завести себе дебила и ходить с ним на всякие важные встречи, переговоры и все такое прочее. Вот, мол, мой племянник или сосед, я его не мог оставить, вы уж извините.

Причем дебилу и говорить при этом ничего не надо, просто пусть сидит рядом, глаза таращит, и все, вполне достаточно.

Ефим Валерьевич оживился.

А что, интересная мысль! Что-то в этом, безусловно, есть. Причем не так уж недостижимо. Договориться с Харкевичем, он главврач Тринадцатой психбольницы, чтобы дал ему какого-нибудь тихого дебила напрокат, и дело в шляпе. Харкевич понятливый, долго объяснять ему не надо, что-нибудь придумает.

Точно, надо завтра же ему позвонить, не откладывать в долгий ящик. Дебил для переговоров – это определенно очень свежая, продуктивная идея! Она обязательно сработает.

В приподнятом настроении Ефим Валерьевич вышел из ванной.

В глаза ему бросилась супруга, сжимавшая в руках роскошный букет, обернутый в тонкую розовую бумагу. Она положила букет на кухонный стол и, достав с полки голубую керамическую вазу, стала наливать туда воду.

– Это чего это? – поинтересовался Ефим Валерьевич, кивая в сторону стола.

– Ты же видишь, букет, – сдержанно отвечала супруга.

– Я вижу, что букет! – раздраженно заявил Ефим Валерьевич. – Я спрашиваю, откуда?

– Клиент подарил. Больше ж некому, – язвительно проквакала Людмила Борисовна. – От кого еще дождешься!

– Что еще за клиент? – спросил Ефим Валерьевич, привычно пропуская мимо ушей недвусмысленный намек.

– Ну, он не совсем клиент, он – муж клиентки, – нехотя пояснила жена. – Я ей свадебное платье сшила.

Она расчехвостила букет, зачем-то расправила и аккуратно сложила розовую оберточную бумагу, потом разместила цветы в вазе и, переваливаясь с ноги на ногу, гордо заковыляла с этой идиотской вазой в комнату.

Ефим Валерьевич, с трудом подавляя раздражение, наблюдал за ритмичными колыханиями ее внушительного зада.

«Жаба! – думал он. – Она – жаба! Самая что ни на есть! Хорошо бы ей подарить букет и посадить туда жабу. В самую середку. Она, допустим, нюхнет, а там – глаза. В смысле жабьи. Глядят прямо на нее. Ну, она, понятное дело, в крик: „Что это? что это?” А я так спокойно: „Разве ты не узнаешь? Это твой портрет, дорогая!”».

Ефим Валерьевич криво усмехнулся, живо представляя себе возникшую в его воображении сцену. Вид покрасневшей от возмущения и оттого почему-то еще сильнее напоминавшей жабу супруги доставил ему истинное удовольствие. Ефим Валерьевич даже хмыкнул, не сдержавшись, после чего с непонятно откуда взявшимся удовлетворением вернулся к своим занятиям.

Ему предстояло выбрать самые интересные из десятков криминальных событий, произошедших в Москве за последние сутки, и бегло описать их в присущем ему несколько саркастическом стиле, который с удовольствием воспринимался читателями «Вечерней Москвы».

И опять Бирюлево опустело, замерло, застыло в темном холоде. Снова все пространство района заполнила густая ночь.

Как только настала полночь, Никита Бабахин выключил телевизор и встал с кресла. Был он полностью одет и лицом выражал крайнюю сосредоточенность.

Пожалуй, только постоянное покусывание нижней губы да постоянно одолевавший его мучительный зуд выдавали необычайное волнение, в котором находился Никита. Ну и еще, конечно, глаза сияли от важности происходящего, а, точнее, от предвкушения.

Никита Бабахин отправлялся на первое в своей жизни свидание.

Он вышел из квартиры и нажал кнопку вызова. Спящий лифт тут же отозвался, ожил, заворчал громко, чересчур громко.

Откуда-то сверху со скрежетом спустилась кабина. Никита еще раз куснул губу и нетерпеливо вошел внутрь. Двери закрылись.

Никита прижался спиной к стенке, поелозил немного. Стало чуть легче, хотя все равно чесалось отчаянно.

Улица встретила его сырым, несколько пугающим безмолвием. Только шумный ветер по-прежнему нарушал мрачноватый покой. Как всегда, неожиданно налетел, плюнул холодной мокрой пылью ему в лицо, сбросил капюшон куртки.

Никита поежился, вернул капюшон обратно на голову и быстро зашагал знакомой дорогой. Завернув за угол, он неожиданно замедлил шаг.

Прямо посередине улицы, невзирая на пронизывающий ветер, чуть наклонив голову, шла девочка в розовой куртке. Поравнявшись с Никитой, она тоже приостановилась и повернулась к нему как бы в ожидании встречного движения с его стороны.