Владимир Алеников - Очень тихий городок

Острые тонкие зубья врезаются ей в шею, аккуратно отделяют голову от туловища.

Алина не ждёт, что случится в кинотеатре дальше, воспоминания несут её вперёд, теперь она в школьном буфете.

Буфет пуст, она сидит одна. На столе перед ней две небольшие кокаиновые дорожки. Алина умело, одну за другой, втягивает их в нос.

– Трушина? – раздаётся за её спиной голос директора.

Алина испуганно поворачивает голову.

– Вытри нос! – презрительно произносит Погребной.

Она подчиняется, пристыженно опускает глаза.

– Я тебя предупреждал, – гневно говорит он. – Если я тебя ещё раз на этом поймаю, то не просто из школы выгоню, а ещё и в полицию сдам, пусть они разбираются, где ты порошок достаёшь.

Алина молчит, опускает голову всё ниже.

Так проходит несколько секунд.

– Ладно, – вздыхает наконец директор. И негромко произносит: – Я хочу тебе помочь, Алина. Я знаю, ты на самом деле неплохая девчонка, просто у тебя есть некоторые проблемы. Но, может быть, мы вместе сумеем их преодолеть… – Голос его странно мягчает, он говорит тихо и ласково. – Зайди ко мне домой вечерком, и мы спокойно поговорим обо всём. Ты и я, один на один. Никому об этом знать не нужно, хорошо?

Она кивает, по-прежнему не поднимая глаз.

– Посмотрим, что можно будет сделать, – заключает он. – Часиков в восемь буду тебя ждать, договорились?

Она вскидывает на него блестящие глаза с огромными, расширенными зрачками.

И немедленно оказывается внутри дома. Но это не дом Погребного, это чья-то женская спальня.

Алина, подсвечивая себе фонариком, что-то лихорадочно ищет. Один за другим выдвигает ящики из шкафа, роется в белье, швыряет всё на пол. Потом, обессилев, забивается в угол, сползает, обхватывает руками голову. Её трясёт, у неё ломка.

Открывается дверь, в спальню быстро входит женщина, зажигает свет. На женщине нарядное платье, она накрашена, причёсана. Это Седа Магометовна Костоева.

Она видит Алину, глядящую на неё из угла, оттуда, где стоит гладильная доска.

– Ты что здесь делаешь? – жёстко спрашивает Седа.

– Дай мне порошочка, – срывающимся голосом умоляет Алина. – Немножко, пожалуйста! Мне нужен укольчик! Я тебя прошу!

Но Седа не двигается с места.

– Как ты сюда попала? – спрашивает она.

Алина не слышит вопроса.

– Я тебе отдам деньги, – тупо твердит она. – Ты же знаешь, я всегда отдаю…

– Всё, Алина, лафа кончилась, – прерывает её Седа. – Найди кого-нибудь другого! Я тебе больше не помощница в этих делах. А сейчас давай убирайся отсюда! Ко мне с минуты на минуту гости придут! Ну? Что ты расселась? Давай двигайся!

Алина смотрит на неё обезумевшими глазами.

– Ах ты, сука! – кричит она и, как дикая кошка, с визгом кидается на Седу.

Та падает, Алина оказывается сверху.

– Ты что, всё ещё думаешь, что это я сделала? – брызгая слюной, орёт она в лицо Седе.

Та, напрягшись, сбрасывает её с себя, вскакивает и изо всей силы бьёт ногой, обутой в острую туфлю, в живот.

Алина с криком сгибается, судорожно хватает воздух. На глазах выступают слёзы.

Седа стоит напротив, насмешливо смотрит на неё.

– Успокоилась? – бросает она. – А теперь убирайся вон!

Алина вдруг резко распрямляется, молниеносно хватает утюг с гладильной доски и, прыгнув вперёд, обрушивает его на голову Седе.

– Получила! – визжит она.

Седа со стоном оседает на пол.

Алина бьёт её снова, и Седа валится без сознания.

– Сука! – орёт Алина. Её трясёт всё сильнее, глаза мечутся в поисках непонятно чего. – Я тебе покажу «убирайся!»

Она мчится на кухню и через секунду возвращается с огромным ножом.

Седа открывает глаза, в ужасе смотрит на неё.

А Алина уже на улице, перед совсем другой дверью.

Она вся в крови, дрожит, то ли от холода, то ли от переживаний.

В руках держит окровавленную электропилу.

Дверь открывается, в проёме стоит директор школы Эдуард Николаевич Погребной.

– Здравствуй… – растерянно говорит он. – Проходи!

Алина заходит.

– А что это ты вся в крови? – удивляется директор. – И зачем тебе пила?

Алина презрительно кривится. Она порывисто дышит, по-прежнему дрожит.

– Это кровь Тамарки! – сбивчиво объясняет она. – Эта сучка так хотела трахнуть Дикаря, прямо умирала… – Алина вдруг начинает смеяться. – Теперь она верняк сможет свою мечту исполнить, – давится она от хохота. – Так оттрахает его на том свете, что Дикарю мало там не покажется…

Она прямо закатывается от смеха, он становится всё более безумным, у неё настоящая истерика.

Погребной меняется в лице, тянется к телефону.

Алина внезапно перестаёт ржать, одним резким рывком включает пилу и поднимает её вверх.

Прежде чем директор понимает, что происходит, пила опускается и мгновенно отпиливает ему руку.

– Ну как, сука! – бешено орёт Алина, перекрикивая его истошные вопли. – По-прежнему хочешь со мной побазлать, а? Перетереть кое-что? Один на один? С глазу на глаз? Или, может, ты всё-таки меня трахнуть хочешь, крыса мутная, педофил грёбаный?

Кровь фонтаном брызжет вокруг, льётся на котлеты вместо кетчупа.

Отпиленная голова Эдуарда Николаевича падает на пол.

А Алина с рюкзачком за спиной тем временем осторожно распахивает окно.

Но это не окно в доме Погребного, это окно «Котлетной» на Лесной улице.

Алина оказывается в общей зале. Подсвечивая себе фонариком, она бесшумно проходит на кухню.

Снимает с себя рюкзачок, вытаскивает оттуда голову Тани Родиной в прозрачном пакете, открывает холодильник и прячет голову на нижней полке между кочанами капусты.

И тут же мчится на своём верном «Волке» по приозёрским улицам.

За ней бежит свора голодных собак, и Алина, посмеиваясь, притормаживает около мусорок, запускает руку в ведро, установленное в коляске её мотоцикла. Ведро почти доверху заполнено кусками костей и свежим, сочащимся кровью мясом.

Это необычное мясо. Если присмотреться, то можно распознать человеческие внутренности, пальцы, груди, части ягодиц, плеч, бёдер.

Алина берёт кусок за куском и бросает их рычащим от нетерпения собакам…

Впрочем, это уже не она бросает мясо. Это женщина в грязном переднике, надетом поверх цветастого сатинового платья, она просто очень похожа на неё, но гораздо старше.

Это её мать.

Алина открыла глаза, улыбнулась странной, почти безмятежной улыбкой. Жалко, что мать не видит всего этого. Не узнает, что произойдёт с её любимым муженьком.