Стивен Кинг - Кладбище домашних животных [litres]

А после этого он не помнил почти ничего. Очевидно, он спустился вниз по каменным ступеням, иначе сейчас не оказался бы… а кстати, где? Оглядевшись по сторонам, Луис вроде бы узнал рощу из старых сосен неподалеку от кучи валежника. Неужели он прошел через всю Духову топь и даже этого не заметил? Да, похоже на то.

Это уже достаточно далеко. Можно заснуть прямо здесь.

Но именно эта мысль, такая обманчиво утешительная, заставила его подняться и идти дальше. Если он останется здесь, его может найти то существо из тумана… возможно, оно где-то рядом и наблюдает за ним. Прямо сейчас.

Луис провел рукой по лицу и удивился, увидев кровь… похоже, в какой-то момент у него пошла кровь из носа.

– И черт бы с ним, – хрипло пробормотал он и, вяло пошарив рукой по земле, нашел и поднял кирку и лопату.

Через десять минут впереди показался валежник. Луис перебрался через него, спотыкаясь на каждом шагу, но все же не падая – почти до самого низа. Там он взглянул себе под ноги, и у него под подошвой тут же хрустнула ветка ( не смотри вниз , говорил Джад), другая ветка просела, так что Луис едва не вывихнул ногу. Он упал, больно ударившись боком о землю и выбив весь воздух из легких.

Сегодня ночью я грохнулся аж на двух кладбищах… как-то оно, черт возьми, многовато для одной ночи.

Он снова принялся ощупывать землю в поисках кирки и лопаты и наконец их нашел. Огляделся – света звезд хватало, чтобы кое-что разглядеть. Вот могила СМАКИ. Он был послушным , устало подумал Луис. А вон там – ТРИКСИ, ПАГИБ НА ШОССЕ. Ветер все не унимался, и Луис слышал тихое дзинь-дзинь-дзинь – дребезжание кусочка металла, возможно, бывшей консервной банки, которую безутешный хозяин питомца с трудом разрезал отцовскими ножницами, распрямил молотком и прибил гвоздем к деревянной палке, – и от этого звука вернулся страх. Луис слишком устал, чтобы бояться. У него просто не было сил. Но это непрестанное дзинь-дзинь-дзинь из темноты проняло его до печенок.

Он прошел через кладбище домашних животных, мимо могилы МАРТЫ, НАШЕЙ ЛЮБИМОЙ КРАЛЬЧИХИ, УМИРШЕЙ 1 МАРТА 1965, мимо ГЕНЕРАЛА ПАТТОНА; он переступил полусгнивший кусок доски, обозначавший место последнего упокоения ПОЛИНЕЗИИ. Дребезжание металла сделалось громче, Луис остановился и огляделся. На покосившейся доске, врытой в землю, висел жестяной прямоугольник. В свете звезд Луис разобрал надпись: «РИНГО НАШ ХОМЯЧОК, 1964–1965». Именно эта жестянка и дребезжала, ударяясь о доску. Луис протянул руку, чтобы поплотнее прижать металлическую табличку к доске… и оцепенел, его волосы встали дыбом.

Там что-то двигалось. Что двигалось там, с другой стороны валежника.

Оттуда доносились едва различимые, крадущиеся звуки: тихий хруст опавших сосновых иголок, сухой треск ветки, шорох в кустах. Они почти терялись в завываниях ветра среди деревьев.

– Гейдж? – хрипло позвал Луис.

От самой мысли о том, что он сейчас делает – стоит здесь, в темноте, и зовет своего мертвого сына, – Луиса пробрал озноб. Он задрожал мелкой дрожью, словно в убийственной лихорадке.

– Гейдж?

Звуки затихли.

Нет, еще рано. Не спрашивай, откуда я знаю. Я просто знаю. Это не Гейдж. Это… что-то другое.

Он вдруг вспомнил, что ему говорила Элли: Он сказал: «Лазарь, иди вон»… потому что если бы он просто сказал: «Иди вон» – и не назвал бы Лазаря по имени, то, наверное, ожили бы все мертвецы на том кладбище.

С той стороны кучи валежника вновь послышались звуки. С той стороны барьера. Почти – но все-таки не совсем – заглушенные воем ветра. Словно что-то слепое подкрадывалось к нему, гонимое древним инстинктом. Его усталый, перевозбужденный разум создавал совершенно ужасные, отвратительные картины: гигантский крот, огромная летучая мышь, которая не летит, а ползет по подлеску.

Луис попятился к выходу с кладбища домашних животных, не решаясь повернуться спиной к валежнику – к этому бледно мерцавшему нагромождению стволов и ветвей, белесому шраму на теле ночной темноты, – и развернулся только тогда, когда вышел на тропинку. Он пошел прочь быстрым шагом и где-то за четверть мили до того, как тропа вышла из леса на поле за его домом, нашел в себе силы пуститься бегом.

Луис забросил кирку и лопату в гараж и немного постоял на подъездной дорожке, глядя сначала на лес, откуда только что вышел, а потом – в небо. Было четверть пятого, и Луис подумал, что скоро рассвет. Солнце уже вставало над Атлантикой, но здесь, в Ладлоу, ночь еще прочно держала свои позиции. Ветер все не стихал.

Он пошел в дом, пробираясь на ощупь вдоль стены гаража, и отпер заднюю дверь. Прошел через кухню, не зажигая света, и открыл дверь маленькой ванной между кухней и столовой. Здесь он включил свет, и первым, что он увидел, был Черч, свернувшийся калачиком на бачке унитаза и глядевший на него этими тусклыми желто-зелеными глазами.

– Черч, – произнес Луис. – Мне казалось, что кто-то выставил тебя из дома.

Черч только смотрел на него с бачка унитаза. Да, кто-то выставил его из дома; сам Луис и выставил. Это он помнил точно. И еще он помнил, как говорил себе, когда заменил разбитое стекло в подвале: эта проблема решена. Но кого он пытался обмануть? Если Черч хочет войти, он войдет. Потому что теперь Черч другой.

Впрочем, это не важно. Луис так отупел от усталости, что его уже ничто не волновало.

Сейчас он чувствовал себя каким-то недочеловеком, одним из дурацких киношных зомби Джорджа Ромеро или, может быть, беглецом из поэмы Томаса Элиота о полых людях. О, быть бы парою мне скрюченных клешней, скребущихся о дно Духовой топи и вверх ползущих на погост микмакский , подумал он и хохотнул.

– А вместо мозгов – пук соломы, увы, Черч, – хрипло проговорил он и принялся расстегивать рубашку. – Это про меня. Правда-правда.

На левом боку наливался изрядный синяк, заходивший на ребра. Спустив штаны, Луис увидел, что колено, которым он ударился о надгробный камень, раздулось, словно воздушный шар. Оно уже сделалось почти черным, и Луис подумал, что если не двигать ногой, сустав вообще перестанет сгибаться, как будто схваченный цементом. Подобные травмы не проходят бесследно – они напоминают о себе в дождливые дни до конца жизни.

Он протянул руку, чтобы погладить Черча и получить хоть какое-то утешение, но кот спрыгнул с бачка и вышел из ванной, шатаясь как пьяный – в своей новой, совсем не кошачьей манере. Перед тем как уйти окончательно, он обернулся и посмотрел на Луиса пустыми желтыми глазами.

В аптечке была мазь от ушибов. Луис опустил сиденье унитаза, сел и смазал колено. Потом выдавил на ладонь еще немного мази и растер поясницу, медленно и неуклюже.

Он вышел из ванной и пошел в гостиную. Включил свет в коридоре и застыл у подножия лестницы, тупо глядя по сторонам. Все казалось таким странным, таким чужим! Вот здесь он стоял в канун Рождества, когда дарил Рэйчел сапфир. Подарок лежал в кармане его халата. Вот его кресло, где он сидел, когда разговаривал с Элли о смерти после фатального сердечного приступа Нормы Крэндалл; он тогда говорил дочери то, во что сам не верил и категорически не принимал. Вон в том углу стояла елка, вон к тому окну Элли прилепила скотчем свою поделку – бумажную индейку, которая напоминала Луису какую-то футуристическую ворону, – а еще раньше комната была совершенно пустой, не считая картонных коробок с вещами, собранными к переезду и проехавшими полстраны. Он вспомнил, каким жалким и незначительным казалось все их имущество, распиханное по коробкам, – крошечный бастион, защищавший его семью от чужого, холодного мира, где никто их не знал.