Дэвид Шоу - Черные крылья Ктулху [Истории из вселенной Лавкрафта]

Брэд моргнул, и на него воззрились сотни тысяч звезд. Он лежал на спине и не мог полностью прийти в сознание — опасался того, чт о это сознание с собой принесет. Дышать было трудно: в воздухе словно висели иголки. Он медленно перекатился на бок. Мескитовые деревья, кактусы и растрепанные можжевельники отбрасывали болезненно покореженные тени на плоскую, залитую лунным светом равнину, за которой темнели далекие горы.

Брэд приподнялся на локтях, и у него захватило дух, когда боль ударила словно ножом. Он замер, пережидая, будто олень, заслышавший хищника. Потом сунул правую руку под футболку и нащупал источник боли; все оказалось хуже, чем он ожидал, — разорванный окровавленный бок и острый кончик сломанного ребра.

Брэд встал. Следовало порадоваться, что нет других, более страшных ран, что ему чудом удалось пережить аварию, но он просто вообразить не мог, что может быть еще больнее. Болью его наделили щедро, с избытком. Мета бы сказала… Мета!

Тут он увидел «рейнджер». Машина валялась на боку, пассажирская дверь была оторвана, переднее стекло разбито, из развороченного капота выплеснулась на песок яркая пена стеклянной крошки.

— Мета! Мета! — закричал Брэд и заковылял к машине.

Что-то не то творилось с левой ногой: коленную чашечку будто подменили наполненным водой воздушным шариком.

Меты не было ни в «рейнджере», ни под ним.

В свете луны все казалось бледно-серебряным, тени прорисовывались со всей отчетливостью — галлюциногенный мир, слишком четкий, чтобы быть настоящим. Брэд медленно описывал все более широкие круги и звал жену по имени. Наконец он свернул к дороге. На пути попался вечнозеленый дуб с толстым стволом, одиноко стоящий, огромный, с тысячей узловатых ветвей, будто перевитых гирляндами маленьких блестящих листьев. Подойдя ближе, Брэд обнаружил пассажирскую дверь — она досталась дубу и лежала рядом с покрытым бороздками стволом, будто щит павшего воина.

«Вот здесь-то, — подумал Брэд, — ее и выкинуло из машины».

Может, Мета за этим толстым дубом. Может, ее тело где-нибудь в невидимой издалека ложбине, которую можно заметить, только очутившись на самом ее краю?

Но за деревом не было никакой ложбины. Брэд выбрался на дорогу, прошел туда-сюда, все осмотрел, перебрался на другую сторону, где взору открывался очередной резко очерченный пейзаж, в котором не было и следа Меты. Тогда он смирился с тем, что уже знал и так: ее здесь нет. Он почувствовал бы, будь Мета поблизости, потому что был связан с ней (а когда началась ее болезнь, и того сильнее). У него внутри всегда крутился незримый компас, жило необъяснимое, но бесспорное умение чувствовать, где именно она находится.

Дома в Остине он всегда знал, в какой Мета комнате. Если жена отправлялась навестить кого-нибудь из соседей, Брэд тоже это знал, мало того, знал, к кому именно она пошла. Если машины рядом с домом не было, знал, куда она уехала (в библиотеку, в магазин, в Юношескую христианскую организацию в Таун-Лейк и так далее). В один прекрасный день Брэд понял, что точно знает, где Мета, даже если она не сказала ему, куда поехала.

Однажды, еще в детстве (им обоим тогда было по девять лет), Мета потерялась. На улице уже стемнело, а она не вернулась домой. Все соседи отправились ее искать, Брэд тоже, но один, сам по себе. В ярком свете летней луны обежал здание начальной школы, миновал ручей, где они ловили лягушек и раков, пересек поле старика Холдера. Мета нашлась в заброшенном амбаре — лежала с неестественно вывернутой ногой рядом с проржавевшей тачкой. Живая. Осознав это, Брэд испытал невероятное облегчение напополам с ужасом, понял, что чуть не потерял ее навсегда, что мир — это чудовищный механизм и все, кто попадется в него, могут испытать ужасное горе. Мета нахмурилась, глядя светло-голубыми глазами из-под спутанных рыжих волос, и сказала:

— Ты был прав насчет той веревки.

Они оба посмотрели на валявшуюся на боку в пыли шину, которая до недавнего времени служила качелями.

— Ты зачем такие глупости творишь? — завопил он.

А Мета заплакала молча, слезы лились у нее из глаз, губы чуть приоткрылись, нижняя дрожала, и Брэд подумал: «Какой же я дурак» — и понял, что в один прекрасный день он на ней женится, хотя бы для того, чтобы приглядывать, защищать (от бродившего по миру зла и от своей собственной отчаянной полубезумной любви, таящейся глубоко в сердце).

Стоя там, на пустынной дороге, он вдруг вспомнил про мобильник, достал из кармана, включил, но тут же вспомнил и то, что радоваться рано: нет сигнала, на помощь не позвать.

Отвернувшись от дороги, Брэд уставился на горы. Черно-лиловые громады теперь казались ближе. Неужели она ушла к горам? Зачем? На дороге-то скорее наткнешься на человека, которого можно попросить о помощи.

Он подумал о Мете, вообразил ее во всех подробностях, представил голубые глаза, рыжие кудряшки, высокие скулы, украшенные созвездием веснушек, которые упорно отказывались сходить, — последние следы той девчонки-сорванца из детства. Обычно Брэд успокаивался, когда представлял себе жену, ее образ заставлял его позабыть о неудачном дне на работе, о недовольном клиенте, о черной меланхолии и страхе, но теперь, когда Мета исчезла, мысль о ней не утешила Брэда, а лишь усугубила испытываемый им ужас. Ее лицо замерцало, померкло, пропало, и он осознал, что горы светятся, испускают пульсирующее сияние, покрываясь лиловыми пятнами и вызывая у него приступ необъяснимого отвращения, паники и отчаяния.

Брэд почувствовал, как сознание откатывает, словно отлив, и провалился в небытие в поисках убежища от подступающего ужаса.

Очнулся Брэд в белой комнате, залитой белым светом. Он лежал на больничной кровати, левую ногу сковывала замысловатая гипсовая конструкция, подвешенная на растяжках к стальным рамам. Где-то в области колена из этой конструкции высунулся большой, нелепого вида болт — прямо ловкий фокус какой-то. Брэд понял, что дышать трудно, хотя вроде бы вполне возможно, значит паниковать не стоит. Осмотрев себя, он обнаружил, что грудь обмотана подобием клейкой ленты, много слоев которой удерживали медицинскую марлю и бинты вокруг ребер.

Тогда-то он и вспомнил о своем ранении, вспомнил об осах.

В палату вошла женщина в штанах цвета хаки и белой рубашке и спросила:

— А где Мета?

Это была Глэдис, мать Меты, от нее так и веяло энергией.

«Где…» Но не успел Брэд раскрыть рот, как кто-то справа от него ответил:

— В буфет пошла кофе купить.

Это был Бадди, муж Глэдис. Все это время он тихо сидел на стуле и, видимо, дремал. Бадди был намного старше своей жены, лысый старик, суровый и чопорный, над ушами у него торчали пучки седых волос. Вечно всем недовольный Бадди.