Дэвид Шоу - Черные крылья Ктулху [Истории из вселенной Лавкрафта]

— Вам нужен кров? — спросил мой спаситель.

— Кров — это было бы клево, добрый человек, — отзываюсь я, с трудом поднимаясь на ноги и изо всех сил пытаясь удержать равновесие.

Джентльмен развернулся и зашагал прочь. Сообразив, что мне нужно идти за ним, я побрел следом, спотыкаясь в густеющей тьме, миновал огромный пруд с низко стоящей водой и, наконец, выступил из-под густых дубовых крон на открытое место. Мы пересекли широкую грунтовку и подошли к двухэтажному строению на гребне исполинского холма. Я поглядел вниз: день угасал, у подножия уже заискрился огнями какой-то городишко. Дом, по всему судя, был примерно той же эпохи, что и одежда моего молчаливого провожатого. Может, во времена сухого закона тут была гостиница с подпольным баром. Иначе зачем бы ему торчать здесь, на холме, так далеко от города?

«Иисус» ввел меня в прихожую с парой стульев и комодом, заставленным изящными безделушками. На второй этаж уводила лестница. Мы прошли сквозь двустворчатые двери в очаровательную гостиную, наполненную, как мне показалось, отборным антиквариатом. Медный канделябр освещал комнату мягким светом, один из диванчиков выглядел особенно соблазнительно. Я плюхнулся на него — и погрузился в мягкую глубину. «Иисус» меня покинул; небось пошел поискать мне смену одежды. Я наклонился к низкому чайному столику перед диванчиком и взял в руки массивный фолиант, переплетенный в красную кожу, — тяжеленный фотоальбом, как оказалось.

Матушка моя преподавала историю искусств и литературу университетским балбесам, так что у нас дом был битком набит роскошными изданиями. Я с упоением рассматривал их еще ребенком, задолго до того, как начал интересоваться текстовыми пояснениями к иллюстрациям. Мама всегда поощряла во мне творческое воображение; уже после того как отец нас бросил, мы частенько играли с ней вместе, пытаясь копировать великие произведения искусства с помощью цветных карандашей, акварели и детского пластилина. (И какой же восхитительно мрачной получилась моя пластилиновая «Пьет а » {114} 114 «Пьет а » (от ит. pietà — жалость) — иконография сцены Оплакивания Христа Богоматерью: Дева Мария изображается с мертвым Христом на коленях. Эта сцена часто встречается в западноевропейском искусстве XIII–XVII вв.; самая известная «Пьета» — это скульптура Микеланджело. !) Поскольку я от природы ленив, я так ничего и не достиг ни в искусстве, ни в литературе, хотя толика таланта у меня есть. Во мне прелюбопытным, трагическим образом смешались интеллект и беспутство; моим первосвященником стал Оскар Уайльд. Я в равной степени чувствовал себя как дома и в музее классического искусства, и в самой глубокой трясине Злых Щелей {115} 115 Злые Щели — восьмой круг Ада в поэме Данте Алигьери (1265–1321) «Божественная комедия»; представлен как широкая воронка, опоясанная девятью концентрическими рвами или щелями («Есть место в преисподней. Злые Щели, / Сплошь каменное, цвета чугуна, / Как кручи, что вокруг отяготели…» (перев. М. Лозинского). В разных рвах терпят наказание разные категории грешников: чем глубже, тем муки тяжелее. . Искусство было одной из моих самых безобидных маний. Так что открыл я этот переплетенный в кожу альбомище и принялся рассматривать фотографии словно завороженный.

Первая из фотографий представляла собою вариацию на тему картины «Дерево с воронами» Каспара Давида Фридриха {116} 116 …«Дерево с воронами» Каспара Давида Фридриха… — Каспар Давид Фридрих (1774–1840) — немецкий художник, выдающийся представитель романтического направления в живописи. В его искусстве доминирует особая мистическая атмосфера; его картины изобилуют трагической и меланхолической символикой (распятия, кресты, гробницы, руины, кладбища). , вот только вместо самого дерева центральное место в кадре занимал вопиюще тощий старикан с длинными волосами и бородой, в позе, имитирующей Фридрихово дерево. В небе над ним тучей реяли вороны; один уселся на его костлявое плечо. Фотоотпечаток был коричневого оттенка сепии; таких давным-давно не делают.

Я перевернул страницу: следующая фотография оказалась злобной пародией на «Мону Лизу». На ней изображалась ветхая, изможденная старуха; и однако ж в лице ее еще сохранились остатки былой красоты. В свое время она, верно, была обольстительна. От ее дьявольской улыбки у меня мороз шел по коже, равно как и от вида пальцев, что обхватили второе запястье, впившись в иссохшую плоть. Из-под острого ногтя выступила одна-единственная капелька крови: только она и выделялась на фотографии ярким пятном.

На следующей фотографии был «Иисус», он позировал с фонарем, облаченный в платье золотистого шелка, поверх платья был наброшен вышитый плащ; странная корона из металлических шипов венчала его чело. «Иисус» стоял под сенью дубовой рощи и стучал по древесному стволу. В отличие от двух предыдущих снимков, этот был совсем свеженький, цветной.

Я перевернул страницу и при виде следующего фото не сдержал восхищенного вздоха: этот снимок имитировал мою любимую картину, «Ночной кошмар» Фюссли {117} 117 …«Ночной кошмар» Фюссли… — Иоганн Генрих Фюссли (1741–1825) — швейцарский и английский художник, график и живописец, историк и теоретик искусства. Предпочитал мрачные, фантастические сюжеты; изображал сверхъестественных существ, ведьм, инкубов, демонов, заимствованных из фольклора, мифологии и литературы. , причем великолепно. Где удалось отыскать существо, как две капли воды похожее на инкуба Фюссли, оставалось только гадать. Однако были в нем и пугающие странности. Злой дух на фотографии казался каким-то недоделанным: у него прискорбным образом не хватало обеих ног и всех пальцев. Одна изувеченная лапа утыкалась в его же подбородок, у самого рта; создавалось впечатление, будто тварь насыщается собственной плотью.

Женщина, на которой восседал демон, была в белом, как и на подлиннике картины, но с темными волосами; они рассыпались, скрывая почти все лицо. В отличие от оригинала, губы ее не изгибались в недовольной гримасе. Над женщиной и ее инкубом, слева от зрителя, в зазор прикроватного полога просунулся лошадиный череп.

Я заерзал на диванчике; нос мне защекотал запашок от мокрых брюк. Чувствуя себя не в своей тарелке, я захлопнул альбом, встал и пошел осматривать комнату. На одной из стен висела громадная картина: дубовая роща под покровом ночи. Над деревьями изогнулось нечто вроде бледной лунной радуги; я вспомнил, что вроде бы видел похожий эффект на какой-то из картин Фридриха. Впечатление создавалось и впрямь жутковатое. Темнеющее пространство испещрили смутные крылатые пятна, я счел их ночными птицами.

Я вдруг почувствовал, что уже не один, и развернулся лицом к вошедшим. Женщина, высокая и хрупкая, была одета в длинное черное платье винтажного шелка, с тугим парчовым воротником, расшитым рельефным золотым и серебряным узором. Изящные руки — в черных кружевных перчатках, черты изможденного лица едва просматриваются сквозь вуаль. Я различал лишь бледные, бесцветные глаза, наблюдающие за мною. Незнакомка стояла позади полуразвалившегося инвалидного кресла, а в кресле устроился инкуб с той самой фотографии, которой я только что любовался. Я всмотрелся в злоехидную, гротескную рожу, отмечая нездоровый цвет кожи, желтые глаза, нос картошкой и росчерки синих вен.