Эдуард Веркин - Чудовище с улицы Розы [litres]

Почему-то мне вдруг захотелось встать. Я встал и подошёл поближе. Она сунула руку в сумочку и достала пистолет.

Её точно пропустил Белобрысый. Если она меня пристрелит, это будет Белобрысому только на руку.

Я думал, что сейчас она что-нибудь скажет. Но она молчала, только целилась. Прямо мне в лоб. Хотя целиться у неё получалось плохо, её руки дрожали, оружие в них прыгало, пуля никак не могла остановить свой выбор – куда укусить? В правый или в левый глаз?

Вся жизнь промелькнула у меня перед глазами… Ха, ничего подобного не было. Моя жизнь передо мной не мелькала, просто я смотрел, как пляшет по прицельной линии её зрачок, и не моргал.

Всё это продолжалось, наверное, минуты три. Потом женщина опустила оружие и так же молча вышла. И я сразу же вспомнил, кто она. Я видел её в одной передаче, их сейчас много показывают. Она там сидела с точно таким же расплющенным видом и односложно отвечала на вопросы ведущего. Оказывается, у неё тоже была дочь. И эту дочь искалечили собаки. Правда, это были не домашние собаки, а бродячие.

Меня ещё тогда очень удивила эта история. Обычно у бродячих собак практически отсутствует враждебность по отношению к человеку. Во всяком случае, первыми они никогда не нападают. У них и так слишком много проблем в жизни, чтобы интересоваться ещё и человеком. Но так вот случилось.

И эта женщина собралась меня застрелить.

Но убить кого-либо очень тяжело. Я-то знаю. Это лишь на первый взгляд кажется, что нажать на курок очень легко. Эта женщина не смогла. Не знаю, хорошо это или плохо.

В дверь заглянул Белобрысый.

– Не смогла… – ухмыльнулся он. – Жаль, жаль…

– Это точно, – сказал я.

– Ну, что? – спросил он. – Не понравилось, когда пистолетом в морду тычут? Привыкай.

Я не удостоил его ответом. Мне надо было подумать.

Сегодня меня пытались убить во второй раз в моей жизни. Не получилось. А в третий раз получится. Природа любит число три, в третий раз меня достанут. Это точно. В первый раз меня пыталась убить Римма.

Она попыталась меня убить. Никто не видел. Они пошли гулять к озеру. Римма, Ли, Ма и Бакс. Бакс не хотел идти, он был ленив, но я его всё-таки отправил, я не мог отпустить Ли с Риммой одну. Па уехал на работу.

Я с ними к озеру не пошёл. Ма не хотела брать Бакса, но я убедил их, что без Бакса ходить опасно.

И они ушли.

Я отправился в сад. Целый час бродил между деревьями, думал, что делать дальше. Пахло яблочками. Потом решил сходить к кроликам. Я знал, что они ушли, но всё равно на что-то тупо надеялся. А вдруг кто-нибудь из них остался?

Кролики ушли. Их подземные лабиринты опустели, они прорыли ход куда-то в сторону ручья и убежали по нему. Все. Взрослые кролы, крольчихи и совсем маленькие крольчата.

Я сидел, глядя в осыпающиеся чёрные дыры в земле. Мне было тяжело. Даже плакать хотелось. Будущее, которое уже стало у меня постепенно вырисовываться, сытое, тёплое и доброе, это будущее растаяло. Теперь впереди у меня снова была одна неизвестность. Чёрная кроличья нора, осыпающаяся по краям. Вот так.

Я попробовал заплакать, но у меня ничего не получилось, я ведь никогда раньше не плакал, к тому же мальчики не плачут.

Позже, уже сидя здесь, в камере, я понял, какую ошибку допустил тогда. Глупую, таких ошибок не допускают опытные люди. Местоположение было выбрано мной крайне неудачно – я сидел лицом к изгороди, а за спиной у меня были сад и дом. Ветер дул со стороны улицы, и я не мог знать, что происходит у меня за спиной.

И когда я почувствовал надвинувшийся на меня трупный запах, было уже поздно. Я начал сдвигаться…

Это была тонкая стальная проволока. Она резко сошлась на моей шее и пережала дыхание. Я рванулся. Проволока держала крепко. Она впилась в кожу. Я рванулся сильнее и упал на траву.

Короткое мгновение я лежал, разглядывая землю перед глазами. Я запомнил её, эту землю. Прелые и зелёные травинки, песок, кусочки коры, муравьи тащат украденные где-то крупинки сахара, у каждого по слипшемуся кусочку за спиной, улитка на стебельке, мой сорвавшийся с шеи серебряный медальон в виде доллара… Затем меня легко приподняли с земли и перевернули на спину.

Надо мной стояла Римма. На её руку была намотана длинная стальная удавка, такими отлавливают бродячих собак. Римма смотрела на меня и шевелила ноздрями. Глаза у неё изменились, зрачки превратились в две большие чёрные дыры, с чёрными же набухшими сосудами по белкам.

Римма поставила мне ногу на горло и придавила. С виду в девчонке было совсем немного весу, от силы килограммов тридцать пять. Мне же показалось, что на шею мне наступил по крайней мере слон. Но шея у меня была крепкая, с шеей мне повезло, она выдержала. К тому же мне удалось вильнуть вправо, и нога Риммы соскользнула. Я вывернулся и попытался вскочить. Римма молча прижала меня к земле.

Со стороны это, наверное, выглядело весьма комично – щуплая девчонка ногой вжимает в землю довольно крепкого парня. Но мне было не до смеха, удавка всё глубже впивалась в горло. Всё это происходило в полной тишине, я даже слышал, как, собирая обед, на кухне гремит посудой Селёдка.

Перед глазами у меня поплыли серые круги, и на несколько мгновений я отключился.

Когда сознание вернулось, я обнаружил, что мои ноги болтаются в воздухе, а удавка впилась в горло ещё сильнее. Я висел и медленно поворачивался по часовой стрелке. Римма перекинула конец проволоки через толстый яблоневый сук и подвесила меня на дереве.

Я захрипел и задёргался. Это было больно. Попробовал позвать Бакса, но вспомнил, что Бакс ушёл гулять. Я был один и захлёбывался в слюне. Римма стояла рядом со мной и наблюдала. Её лицо абсолютно ничего не выражало: ни ненависти, ни злорадства, оно было равнодушное и пустое. Как всегда. Только глаза горели чёрным огнём, да язык то и дело выскакивал из-за сомкнутых губ и тут же прятался обратно.

Теперь мне легко обо всём этом рассказывать. Сейчас мне тоже угрожает смерть, но я её совсем не боюсь. Я сделал всё, что должен был сделать, и я спокоен.

Тогда же мне было очень страшно. Даже не страшно, а как-то безнадёжно. Мной овладело безразличие, я видел всё происходящее как бы со стороны, будто это не я висел, задыхаясь, на проволоке, а совершенно другой человек. Я не надеялся, что меня кто-то спасёт. Обидно было, что всё кончилось так бессмысленно, что я так ничего и не успел…

Мысли мои стали сбиваться, я почувствовал, как расслабляются мышцы, как постепенно немеют конечности, как сердце, до этого бешено колотившееся, начинает останавливаться…

Римма обмотала удавку вокруг ствола, шагнула ко мне, обняла меня своими подвижными твёрдыми руками и повисла вместе со мной. Её пальцы впились под рёбра, проволока разрезала кожу на моей шее.