Гай Эндор - Парижский оборотень

— Вряд ли это относится к делу, — ответил Эмар.

— Ладно, — продолжала мадам Дидье, — а станешь ли ты спорить с утверждением, что люди выказывают уважение тому, во что верят, а те, кто верит в прекрасную и благостную жизнь Иисуса, не отнесутся к Нему иначе. Вот скажи мне, разве есть более благородное проявление уважения, чем отказ от телесных утех в то время, когда Спаситель был беспорочно зачат? Скажи, неужели даже такие, как ты, не восхитятся подобной тонкостью вкуса и деликатностью почитания, не сравнимыми с этой вашей современной крикливой манерой преклоняться то перед одним политиком, то перед другим?

— Красоты обычаю не занимать, — согласился Эмар, — но смысл его в чем?

— Смысла в нем не меньше, чем в ваших символах, флагах и речах, — отрезала мадам Дидье. — Какой тебе нужен смысл? Сколько раз на моей памяти во Франции лили кровь за то, чтобы сделать людей счастливее, чтобы бедных больше не было? Но отчего-то я не вижу, как кого-то осчастливила вся эта борьба.

— Вы говорите, что в политике смысла нет, но по-прежнему молчите про то, почему нужно волноваться о рождении ребенка в канун праздника.

— Эмар, родной мой, неужели одно то, что Жозефина понесла от священника, не является достаточным злом? Разве вина священнослужителя в подобном проступке не оскорбляет Небеса сама по себе? Кому нужно, чтобы рождение этого несчастного ребенка стало насмешкой над рождением Христа?

Эти слова внезапно тронули Эмара.

— Прямо сказки матушки Гусыни, — буркнул он.

— По-моему, — заявила мадам Дидье, — Жозефина была невинной девочкой, а отец Питамон поддался дьявольскому искушению и не пощадил ее. Теперь дьявол сидит в ней, и я чувствую это всякий раз, когда ее навещаю. Она опасна.

— Чепуха, — сказал Эмар, однако ему стало не по себе. Несколько обескураженный и в немалой степени обеспокоенный, он решил прекратить разговор и поднялся из-за стола, сославшись на необходимость вернуться к работе.

Он прошел в свою комнату и зажег кенкет [34] Кенкет — комнатная лампа, в которой горелка устроена ниже масляного резервуара. . Но всякое желание писать рассказ, в котором, по задумке, юноша стремится привести мир к всеобщему счастью, а находит лишь погибель, пропало.

Эмар раздраженно отшвырнул бумагу.

— Такой огромный мир в книгу не упрячешь, — вырвалось у него.

Затем он принялся размышлять, отчего ему никогда не удается воплотить задуманное. В конце концов, идея-то неплоха, к тому же никто не ожидает, что одна-единственная книга способна вместить в себя все на свете. К этому дню он успел отвергнуть дюжину сюжетов. Когда на прилавках появлялась новая книга и критики начинали хвалить ее, Эмар обнаруживал, что он сам уже пытался написать нечто подобное, но отказывался от замысла по той или иной незначительной причине.

Он сложил руки на столе и опустил на них голову. Итак, день-два — и Жозефина родит? Как она выглядит сейчас, когда тело ее раздалось к сроку? Он не представлял. Он даже не мог вспомнить ее лица. «Что же я полюбил в ней, — рассеянно подумал он, — если ничего от образа ее не сохранилось в памяти?» Хотя нет, он любил ее мягкость и ласковое тепло, нежность и жизнерадостность. И вот она готовится к родам, и будет стонать, подобно тем другим, кого он слышал, пока карабкался по лестнице на верхний этаж заведения мамаши Кардек. Он вдруг представил себе малыша Жозефины, представил с любовью, жалея, что отец не он. Ему хотелось, чтобы ребенок и Жозефина стали его семьей.

На следующий день, поздно вечером, Франсуаза вернулась от мамаши Кардек.

— Как там? — спросила мадам Дидье.

— Еще не началось, — ответила кухарка.

— Вот и хорошо, а теперь, Франсуаза, поторопись, иначе нам не достанется мест на полуночной мессе. А ты, Эмар, не идешь с нами?

— Пожалуй, нет, тетушка, — пробормотал племянник, а в его голове сложился дерзкий план. Пока женщины будут молиться в переполненной церкви, он тайком ускользнет в заведение мамаши Кардек и успеет прийти обратно до их возвращения.

Как только мадам Дидье в сопровождении кухарки покинула дом, Эмар поспешил в Maison d’Accouchement . Вся тамошняя прислуга прекрасно его знала, и потому он, невзирая на поздний час, беспрепятственно прошел внутрь и заковылял по лестнице вверх настолько быстро, насколько позволяла его хромота.

Он в испуге застыл у комнаты Жозефины: оттуда как раз выскочила женщина с большим ведром отливающей красным воды.

Эмар поначалу подумал, что Жозефина скончалась в муках. Затем женщина вернулась, неся ведро с чистой водой, и он бросился к ней за новостями, однако она лишь улыбнулась и исчезла в комнате, закрыв дверь, прежде чем он смог рассмотреть, что там творится. Но он все же успел заметить внутри мамашу Кардек и человека, похожего на врача: хотя хозяйка заведения слыла опытной акушеркой, без доктора она не обходилась.

Эмар прождал снаружи, как ему показалось, несколько часов. Напрасно он пытался разгадать значение звуков, исходящих из-за двери: возгласов, шума воды и мечущихся по комнате шагов. Вдруг раздался пронзительный крик — истошный, заставляющий кровь стыть в жилах, все более и более громкий, более и более душераздирающий; он оборвался неожиданно, словно глухо захлебнулся, всосался в некую воронку.

Повисла тишина, настолько глубокая, что охваченный дрожью Эмар слышал, как в церкви на той стороне улицы люди повторяли слова вслед за священником. Зазвенел колокольчик, возглашая чудо претворения воды и вина в плоть и кровь Господни. И в этот миг из комнаты донесся новый звук — престранные, диковинные писк и мяуканье. За ними последовала череда приказаний, плеск воды, грохот тазов: Эмар едва разбирал их, будто все происходило во сне.

Из внезапно распахнувшейся двери вышел высокий человек. Эмар вжался в стену, словно желая слиться с ней. Но его уже заметили.

— Так это вы счастливый отец?

— Да, — неуверенно пробормотал Эмар.

— Тогда позвольте мне первым поздравить вас с рождением сына.

У Эмара невольно вырвался вопрос:

— Она умерла?

— Кто? Мать? — Доктор прищелкнул языком с самодовольством профессионала. — Такие гладкие роды еще поискать. Выскочил, как котенок. Если б всегда так легко проходило, мне бы и трудиться не пришлось.

— Но тот крик…

— Конечно, бывает немного больно. Лучше вам пока ее не видеть. Она заснула. Возвращайтесь утром.

Врач дружелюбно похлопал Эмара по плечу, а затем поспешил вниз по лестнице, тут же о нем позабыв.

Эмар неожиданно вспомнил, что до возвращения тетушки с полуночной мессы осталось не так уж много времени, и торопливо захромал вниз вслед за ним.

Едва он уселся в любимое кресло у окна, как у двери раздался шум, после чего в гостиную вошли мадам Дидье и Франсуаза.