Федор Достоевский - Призраки [Русская фантастическая проза второй половины XIX века]

— Эх ты, мышиная кума, где была! — заметил весело Явтух, покачивая головою.

— Что ты сказал, хлопче? — спросила ведьма, оглядываясь на него.

— Я спрашиваю, что это такое выяснилось там внизу, точно коровы идут по зеленой травке?

— Это — вправо Даниловка, налево Гусаровка, далее Пришиб, Петровское, а еще далее Харьков.

— Ну, а это какие серебряные ленты протянулись, точно змеи, по лугам?

— Это, казаче, реки Донец, Берека да Торец, со своими озерами…

Не успел оглянуться Явтух, как земля, горы, леса и весь Изюм понеслись к нему навстречу.

— Тише, тише! — закричал Явтух, камнем падая на кривую березу, что росла у самой Мельниковой хаты.

— Ничего, хлопче! Сиди только смирно! — ответила ведьма и тихо опустилась на землю, под березой у порога хаты. — Теперь слезай с меня и отворяй двери; твоя невеста их перекрестила, и мне туда не войти.

Явтух стал на ноги, хотел войти в дверь.

— Нет, погоди! Черт теперь спьяну спит, так ты его не буди, а прежде ступай в кладовую и выводи оттуда свою красавицу. С косолапым же я сама справлюсь!..

С трепетом подошел Явтух к кладовой, в которой спала Найда. Чуть переведя дух, он взялся за дверь; еще в первый раз в жизни он переступал порог, за которым спала его суженая. Он повернул скобку двери и остановился. «Нет, — подумал он, махнув рукой, — не войду!» И прибавил шепотом, наставив губы к замочной скважине:

— Найда, вставай, одевайся, выходи…

— Кто там? — спросил тихий, чуть слышный голос.

— Это я, Явтух… твой Явтух, моя кралечка!

— А если ты Явтух, а не тот, что лежал на столе, так перекрестись: я буду в щелку смотреть.

Явтух перекрестился; дверь отомкнулась; Явтух и Найда бросились друг к другу.

— Какой же ты странный, Явтух, в этом наряде!

— Ничего, моя зоречка, пойдем отсюда; после я тебе все расскажу.

Он тихо увлек ее из хаты и тут только, проходя мимо двери, заметил, какая образина лежала на столе, свесив на пол ноги и отекшую пьяную голову. Они вышли на крыльцо, а ведьма с порога прыгнула в хату, и скоро там послышались крики, брань, визг, шум, и в растворенную дверь запыхавшаяся ведьма злобно вытащила за чуб мнимого казака.

— Вот я тебя, вот! — кричала она, трепля беса за волосы, как бабы треплют мочки льна. — Вот я тебя! Теперь не скажешь, что не бражничаешь да не гоняешься за девками.

— Да что вы! Да помилуйте! — стонал жалобным голосом черт, успевший принять свой бесовский образ.

— Вот я тебя!., а?., за девками? — и град кулаков сыпался на сатану. К его счастию, прокричали петухи.

Ведьма опять ухватила худого беса одною рукою за хвост, а другою за загривок, повернула его вверх ногами и поднялась с ним на воздух.

— Вот тебе и на! — усмехнулся Явтух, прижимая к сердцу Найду. — Поплатился-таки вражий сын! Ишь ты, как удирают! Точно москаль с краденым индюком на ярмарке… Ну, уж ночка! — прибавил он, нежно глядя на Найду и ласкаясь к ней.

— Да! — сказала, вздохнув, Найда. — А ты где был все это время?

— В Крыму, — ответил Явтух.

— Как в Крыму? В Крымском царстве?

— В Крымском царстве…

— Любит прибавить, брехун, да нехотя поверишь, что был он сегодня в Крыму, — проговорил у Явтуха за плечами басистый голос. — Нехотя поверишь после всего, что сейчас видел.

Явтух и Найда оглянулись. За ними, на подъехавшей тележке, сидел старый мельник и, закинув кверху голову, смотрел в небо.

— Все расскажу вам, Семен Потапович! — сказал Явтух, кланяясь в пояс мельнику. — Ничего не утаю, только отдайте за меня Найду.

И он замер в ожидании ответа. Найда стояла в стороне, закрыв лицо рукавом.

Мельник сбросил с телеги кучу пустых мешков, слез наземь, перекинул на спину лошади вожжи и, взявшись руками в бока, задумался.

— Разве уж потому, — сказал он, наконец, поглядывая поверх хаты, — что счастливо продал муку в Чугуеве! Так и быть, дочка; так и быть, Явтух! Только уж ты, брат, не отвертишься, расскажешь все, как было!

В Индейском море, гораздо ближе к экватору, чем к южному тропику, был остров. Его выдвинул когда-то подземный огонь, который доныне изменяет там вид морского дна.

Над островом прошли тысячелетия. Растительная и животная жизнь, идя от развития к развитию, от победы к победе, успела, наконец, одеть роскошным обилием когда-то бесплодные трахиты и базальты.

Но внутренний огонь клокотал еще под почвою острова и искал себе выхода. Остров по временам содрогался.

Вдоль южного берега, опускавшегося в море утесистыми обрывами, шла горная гряда, которая дымилась всеми своими вышками. Три горы, замыкавшие эту гряду на восток, редко переставали грохотать и обливаться огненными ручьями. Они господствовали над всем островом, и со всех его точек виднелись над их высокими жерлами столбы багрового зарева, недвижимые и при бурных порывах ветра. Вершины других гор южной цепи дышали только дымом. Из иных с шипеньем и свистом вырывались по временам серные пары. Несколько гор, пониже, стояли как в зубчатых каменных венцах, и целые озера мутной воды кипели в их котловинах, одетых белым паром.

Северные скаты уже пышно зеленели и были усеяны цветами. Подошвы их тонули в высокой растительности долины, которая тянулась почти вдоль всего острова между цепью не погасших еще вулканов и другою грядой лесистых гор, несколько ниже.

Дальше к северу, за этими горами, шла опять высокая, вечнозеленая долина. По долине вился поток, опушенный темными рощами. Он огибал высокий холм и исчезал за ним. Холм этот был только одним из звеньев целой цепи таких же пологих волнистых холмов, заросших густыми лесами. Они, как пышная бахрома, одевали их своею вечною зеленью. Холмы шли, параллельно с двумя южными грядами, вдоль всего острова, с востока к западу. Склоны их на севере были еще так же богато одеты лесами. Но чем далее к северному отлогому берегу, тем все более редела древесная растительность.

Она окаймляла только прибрежье реки, быстро бежавшей тут к морю, да кой-где стояли уже одинокие группы пальм, окруженные мелким кустарником. Между ними лежали болота и трясины, лишь изредка поросшие травой. Местами стройные и высокие стволы группы пальм были окружены желтым песком, и темная тень их сплетшихся вершин дрожала на нем своим причудливым узором. Тут подымались удушливые испарения, и эта часть острова была пустынна. На местах, темневших сожженными и ржавыми пятнами, вились струйки пара и огня: это горючие газы прорывались сквозь окрепшую на солнце кору ила.