Дмитрий Ахметшин - Дневник запертого в квартире, или Сердца Под Октябрьским Дождём [СИ]

Мальчик сидел на полу, в профиль к окну, что-то неотрывно наблюдая. Он подобрал под себя ноги, спина неестественно прямая, как никогда не бывает у ребят его возраста. О Федькином изъяне напоминали немногие вещи — например, наушники, вроде тех, что используют на стрельбище или производстве, чтобы убрать внешние шумы, или несколько блистеров с таблетками, разбросанных по столу. И всё же Юра сразу их отметил.

Вцепившиеся в карниз пальцы медленно белели.

Здесь много вещей принадлежащих, должно быть, Фединой матери. Жестяная коробка с бусами на подлокотнике кровати. Несколько аудиокассет в коробках, с песнями Пугачёвой и Эдуарда Хиля. Сделанный умелыми, нежными руками бумажный ангел, подвешенный к люстре — он медленно поворачивался вокруг своей оси. Пара поношенных женских перчаток. Наконец, развёрнутое письмо на коленях у мальчика, тетрадный лист с двумя загибами, на котором угадывался стремительный, аккуратный женский почерк. Письмо… сыну? Прощальное послание? Из оконного проёма Юру окатило такой волной тоски, что он едва не прикусил губу. В отличие от отца, сын прекрасно понимает, что матери больше нет рядом. Почему он не принимает мер? Боится, что чтобы достучаться до отца, потребуется больше сил, чем у него есть? Или просто понимает всю тщетность этих усилий?

Проследив за взглядом мальчишки, учитель увидел на столе то, чего боялся: ту самую чёрную коробку, похожую на школьный пенал. Жёлтая лента была на месте, только вместо пышного банта узел. Федька разглядывал её, точно зная, что там внутри и для чего это может пригодиться.

— Эй, — сказал Юра достаточно громко, чтобы его услышали внутри. — Я тебе не враг!

Мальчик не шевелился.

Как и обещали, они придут вновь, на этот раз, чтобы замучить его до смерти. Папа здесь не поможет. За последнюю неделю отец всё реже возвращался к реальности, всё чаще пугался своего небритого, угрюмого лица в зеркале. Мужчина, что беседовал с отцом наверху, как буревестник перед грозой, и, увидев его в коридоре, Федя понял, что все надежды тщетны. Они скоро будут здесь.

Он откладывал этот момент долго как мог, но час настал.

Самое время открыть коробку и пустить в ход её содержимое. Универсальное средство для побега, который непременно удастся; за прошедшее время мальчик собрал немало информации о том, как этим пользоваться и чего делать не следует: не заметёшь следы, будешь недостаточно расторопен, и тебя найдут. Найдут и вернут в эту каморку, туда, где за стеной слышна ругань, а язвительные голоса сверстников, которые, чтобы досадить ему, забираются на брошенную машину и прыгают на ней, вопя во всю глотку, устраивают в голове чёртово рождество с яркими, размытыми огнями и колокольным звоном.

Он читал о самураях, что сочиняют стихи перед тем, как совершить сэппуку, и намерено подражал суровым, невозмутимым воинам прошлого. Ничего путного сочинить не выходило, поэтому мальчик просто сидел, хмуря брови и поглаживая мамино письмо, ощущая пальцами места, где ручка касалась бумаги уверенно, как удар открытой ладонью по плечу, и почти не ощущая места, где рука начинала дрожать, а текст был почти нечитаемый.

Смотрел на чёрную коробочку, ожидая, когда буря эмоций уступит место ледяному спокойствию, и если вы думаете, что дети на такое не способны, то очень сильно ошибаетесь. Дети умеют всё, что умеют взрослые. По сути, взрослые всего лишь повторяют за детьми, копируют то, чему научились в далёком детстве во время одного из сеансов еженощной связи с космосом.

Когда мальчик привстал и, уцепившись за ножку стола, потянулся к коробке, Юра ударил обеими ладонями по стеклу. Громкий звук должен был напугать мальчишку, швырнуть его на пол и заставить мышцы сокращаться в судороге… по крайней мере, это спасло бы его от задуманного самоубийственного хода конём прямо под удар чёрного ферзя. Но Федька не слышал. Рука его взметнулась, как белый флаг, и вот уже коробка у него в руках. Жёлтая лента упала на письмо.

— Нет! Положи это! Брось! — заорал Юра, снова и снова ударяя руками по стеклу.

— Эй! — голос, раздавшийся прямо над головой, был похож на рык медведя. — Глазам своим не верю. Это что, опять ты?

Юра поднял взгляд и увидел голову в открытом окне спальни, в которое они с Алёной проникли несколькими днями ранее. Вода текла по волосам хозяина и стекала двумя струйками с ушей. Одна из них со звоном разбивалась о сливную трубу.

— Ваш сын вот-вот совершит что-то страшное, — сказал Юра, тыча пальцем в окно. — Остановите его!

— Ты достал уже со своими шутками. Посмел на мою жену наговаривать, ушла-де, а теперь про сына будешь истории всякие сочинять?

Складки кожи, собравшиеся под глазами Ивана и демонстрирующие крайнюю степень гнева, неожиданно разгладились. Он сказал спокойно и вроде бы даже по-доброму:

— Не совершит он ничего. Здесь он сидит, у меня, мультики смотрит. Иди-ка ты, мужик, домой.

Он положил руки перед собой, опёрся на них и высунулся сильнее в окно, чтобы разглядеть, на чём стоит Юра. Вода, шипя, барабанила его по спине, дорожками скользила меж рёбрами, лилась в чёрную, обугленную дыру между сосками. Эта дыра была больше чем у Саши. Снизу учитель видел, как в неровном круге, ограниченном сомнительного качества плотью, клубятся облака.

Ладони вновь поднялись и вновь с силой опустились на стекло. Со звуком, достойным зубовного скрежета, оно треснуло. Ящики качались под ногами, и вообще были достаточно ненадёжной опорой. Федька открыл коробку со смятыми углами и зачарованно уставился внутрь. На переносице собрались капельки пота.

Сверху раздался взбешённый рёв. Пока он сбежит по лестнице, у меня будет немного времени, — подумал Юра. Ещё один удар, последний, и стекло лопнуло, как водяная плёнка. На руках появились багровые полосы, ладони саднили, но даже этот мощный импульс едва мог колыхнуть нервы, превратившиеся в металлическую проволоку.

— Федя! — крикнул учитель, пытаясь залезть на подоконник. Мальчишка не подавал признаков внимания. Щуплые плечи под майкой становились всё тоньше, всё менее различимы, будто между мужчиной и мальчиком бушевала песчаная буря. Шея превратилась в тонюсенькую, не толще мизинца, перемычку между овалом головы и трапецией-телом.

Юра бросил ещё один взгляд наверх и, не удержавшись, свалился в траву. В спину впились шипы дикой розы. Именно в этот момент он понял, насколько глубоко ушёл от простого и бесхитростного дневного света — туда, где блуждают чудовища. Словно во время купания в ванной он провалился в сливное отверстие, осознав это, только когда понял, что руки плотно прижаты к телу, и потереть мочалом спину нет никакой возможности.

Вместо того чтобы уйти вглубь дома и сыграть сердитую рапсодию на клавишах лестницы, Иван вылез в окно. Только снаружи оказался уже не он. Это неуклюжее, похожее на паука существо с дырой посередине, с огромной пастью, с лошадиным задом и конечностями, которые гнулись под совершенно немыслимыми углами. Он висел на фасаде кверху ногами, цепляясь за облицовочный кирпич, как одержимая дьяволом старая баронесса в дурном мистическом фильме. От нижнего белья остались лишь лохмотья; вместо них вниз свисали два кожаных мешка, отдалённо похожие на гениталии. Форма черепа больше не напоминала человеческую, а глаза утоплены так глубоко в кожаные складки, что их было едва видно. Язык выглядел длиннее, чем Юра мог вообразить, меж зубами он то и дело сворачивался спиралью.