Дмитрий Ахметшин - Дневник запертого в квартире, или Сердца Под Октябрьским Дождём [СИ]

— Она обещала, что всегда будет со мной, — прошептал он. — Она говорила: «Папа, может быть, уйдёт, но я всегда буду с тобой, мой маленький солдат». Я спрашивал, куда уйдёт папа, но она говорила, чтобы я не беспокоился. И я не беспокоился. Я ей верил. И что теперь? Они ушли вместе. Остался только я. Она думала обо мне — всё время, и когда выкручивала руль тоже. Теперь её нет, и обо мне думает кто-то другой. Кто-то огромный, такой, что не придумать нарочно. Но я теперь буду сам за себя решать. Я никуда не поеду! Даже если он говорит, что будет легче. Не верю, нет.

Юрий вытянул руки и умостил их на плечах мальчика. С тем же успехом он мог погрузить их в песок пустыни, что дождалась дождя впервые за тысячу лет. И поняла, что дождь этот не принёс ей ничего. Она мертва по своей сути, и вся влага, все питательные вещества канут в пустоту.

— Однажды всё наладится, — сказал он первое, что пришло в голову. Звучало по-дурацки. Не это нужно было мальчику, чья жизнь повернулась на сто восемьдесят градусов. Но фокус в том, что панацеи не существует. Невозможно щёлкнуть пальцами и сделать всё хорошо. Кажется, Паша понял это. Он обхватил руками запястья Юрия, всё ещё лежащие на его плечах, сжал их сильно, до боли — удивительно, сколько сил в этом щуплом теле — а потом отступил, уверенный, что повисшая в воздухе дымка скроет его от чужих глаз. Когда этого не произошло, он понизил голос и зашептал:

— Сейчас я убегу. Скажите им, что не смогли меня поймать. Или что я вас как-то обманул. Ну пожалуйста!

Юра глубоко вздохнул и дал себе зарок вести себя с Пашей как с взрослым.

— Тебе точно не нужна помощь?

В глазах блеснула полоумная надежда.

— Я ведь теперь всё вижу и всё понимаю! Даже то, о чём обычные, нормальные люди, вроде вас, и представления не имеют! Думаю, я выкарабкаюсь. Останусь до похорон мамы и папы. У меня есть друзья, и… и… наверное, кто-нибудь захочет пустить меня на ночь. А если и нет — в этом городе множество тайных убежищ. И от плохой погоды, и от плохих людей.

Он не смог продолжить. Из груди рвались рыдания, звук, который напоминал треск ломающейся под сапогом китайской игрушки. Они стихли так же внезапно, как и начались, и прежде чем повернуться и исчезнуть, Павел сказал:

— Вам всё равно было бы не до меня. Я не знаю, поверите вы или нет, но скоро всё прояснится. Скоро вы снимите эту маску. Приходит время стать кем-то другим. Вы добрый, хоть и пьёте, как папа… добрый и открытый. Я вдруг на секунду проник в комнату у вас в голове, а оттуда — в комнату в голове у кого-то другого… Кого-то родного вам, у кого дверь никогда не запирается. Видел такие вещи, услышав о которых вы не поверите мне, даже допустив, что всё, что я рассказал о родителях — правда.

Блог на livejournal. com. 15 апреля, 12:20. Как я стал королём в пустом королевстве.

…Ночью почти не спал. Болтался по квартире не в силах найти, чем себя занять. Позавтракал, приготовив на сковороде последние четыре яйца. Часто и нервно оглядывался. Поймал себя на мысли, что кое-как прихожу в себя только садясь за компьютер и делая новую запись. Будто между мной и вами протягивается тоненькая пульсирующая ниточка… хотя в счётчике посетителей по-прежнему ноль, я верю, что когда-нибудь эти разосланные по ветру самолётики из… электронной бумаги (как-то неловко звучит, верно?) найдут своего читателя и, надеюсь, моего спасителя. Квартира чужая. Вернулись те времена, когда я только сюда заселился, и даже ещё раньше. Иногда мерещится, как кто-то идёт по коридору и вот-вот завернёт в комнату. Один раз из кухни слышал, как в комнате девочек двигают мебель. Хотел сходить туда, но потом передумал. Стены на глазах покрываются глубокими трещинами, которые потом, стоило мне шевельнуться или моргнуть, зарастают.

Разгрёб хлам на кресле-троне, сижу, обозревая квартиру с нового ракурса. «Ты никогда меня не достанешь в этом кресле», — кричу в пустоту. Не каждый посмеет отпустить вожжи и как следует поорать в собственной квартире, верно? Несмотря на толщину стен и железную дверь, наше шестое чувство по-прежнему настроено на приём сигналов от других людей. Ты можешь их не знать, даже не здороваться в лифте, но…

Но.

Я мог орать сколько угодно. Мой радар молчал. Тем не менее, я чувствовал в квартире чьё-то присутствие. Чужое присутствие. Некто проделал в моей скорлупе аккуратную дыру и проник внутрь.

«Ты никогда меня не достанешь в этом кресле», — так говорил один парень в книге, которую я хотел написать. Он обложился самодельным динамитом и грозился себя взорвать.

Мне кажется, это была бы хорошая книга. Она называлась бы «Шаги по пустыне» и повествовала об испытаниях, что выпали на долю выживших в атомной катастрофе. Они ютятся в здании школы и смотрят, как их тела постепенно мутируют, а рядом ползают одичавшие дети, потерявшие всякий человеческий облик. А может, это собаки, которые переняли ввиду воздействия радиации внешние человеческие признаки? Я ещё не придумал.

Так вот, парень со взрывчаткой утверждал, что каждый, кому он когда-то наступил на ногу, намеренно или случайно, ходит за ним попятам. Целая вереница школьных товарищей с блеклыми белыми глазами, какие-то незнакомцы из тех времён, когда он частенько возвращался домой в подпитии. Даже бедняга, которому он проехался по ноге на машине и, не остановившись, даже не замедлив хода, умчался вдаль. Толпа и в самом деле получилась немаленькая, все эти люди выстраивались в линию, занимая очередь, чтобы отомстить.

Я отчего-то подумал, что хорошо бы следующей за его прямой речью строчкой написать другую прямую речь, вполне конкретную фразу.

«Я тебя уже достал. Это кресло — мой язык».

С минуту я размышлял над ней, поворачивая её то так, то этак, гадая, как бы её половчее вставить в несуществующий текст.

И только потом до меня дошло: при чём здесь вообще какой-то язык? Это НЕ МОИ слова. Кто-то вложил их мне в голову. Кресло — язык… Я провёл влажным пальцем по подлокотнику. А что же тогда глотка? Я оглянулся. Прямо над головой висела репродукция с мрачным морским пейзажем, написанным в типичной манере Айвазовского. Корабль, вставший на дыбы и бьющий пенными копытами по воздуху, похож на почерневший от ушиба, отмирающий ноготь; стихия творила с его пассажирами невиданные вещи. Мне почудились скрюченные человеческие фигурки в пучине волн, там, где не было уже никакой надежды спастись. Фигурки покорившихся судьбе. И впрямь похоже на глотку. На ладонях, которыми я касался обивки кресла, кожа сморщилась, будто покрытая соляной коркой.

Я встал, двигаясь как сломанный механизм, и пошёл дальше бродить по квартире.

Тот парень, кстати, должен разлететься на двадцать четыре кусочка — это не считая глаз, которые хоть и могут номинально считаться частями тела, всё-таки слишком малы, чтобы мои герои их учли…