Мария Британ - Чувствуй себя как дома

Тора застывает и прижимается ко мне. Мы стоим долго – вечность или больше, не знаю, и превращаемся в те самые яблони, что обнимались у Ворона.

– Расстегнешь рубашку?

Что, если она загадала «любовь»? Нет, слишком просто. А Хлопушке не нравится, когда просто.

Я перепрыгиваю с пуговицы на пуговицу, и рубашка Торы падает на кофту.

– Осталось чуть-чуть. Давай, Захар, мне жарко в шортах.

Меня посещает неожиданная догадка, но я не спешу ее озвучивать. Вместо этого я провожу пальцем по нежным изгибам Ториной спины.

– «К».

– Говори слово, – стараясь унять сбившееся дыхание, требует Тора.

– Кролик.

Песня заканчивается, и – как же, черт возьми, не вовремя! – кто-то стучится в дверь. Отголоски музыки трескаются карамельной корочкой. Тора натягивает рубашку и быстро, застегивает ее. Я надеваю джинсы. Секунда – и Тора, неестественно выпрямившись, сидит на кровати. Ее фиолетовые колготки и алые губы тускнеют, перегорают, как лампочки на гирлянде – медленно, по очереди.

Я открываю дверь.

– Guten Morgen. [21] Доброе утро ( нем. ). Виктория здесь?

Бруно презрительно пялится на меня и почти не моргает.

– Зачем она вам? – хмурюсь я. – У нас сегодня выходной…

Не дослушав меня, он вламывается в комнату. Тора подскакивает, мечется, и, должно быть, жалеет, что ее гирлянда не до конца погасла. Что она до сих пор видима.

– Да как вы смеете! – бледнею я, преграждая Бруно путь, но он отталкивает меня и шагает к ней, к моей Хлопушке. А она отбивается, по-детски, неуклюже. В фиолетовых колготках сложно быть спасателем . Минуту назад я обнимал ее, и она не успела надеть броню.

– Не трогайте меня.

Просьба Торы взлетает бабочкой, но Бруно тут же ее прихлопывает:

– Ты пойдешь со мной.

– Не трогайте меня! Захар, скажи ему!

Еще сотни бабочек. И все размазаны по полу.

А я стою. Стою и смотрю на осколки их крыльев. Бруно стискивает нежные запястья Торы…

И я начинаю понимать. Ночью мы все-таки добрались до звезд, но корпус не принял нас обратно. Я нащупываю в кармане шестеренку.

Это Лида. Больше некому.

Бруно тянет Тору в коридор.

– Захар!..

Я одними губами шепчу ей, что все будет хорошо. Что я разберусь.

Услышь меня. Ты же слышишь лучше других.

Внезапно ее лицо меняется. Она перестает упираться и спрашивает:

– Это из-за… экспериментов? Из-за них?

– Ты о Zahnrad, дорогуша? – вмешивается Бруно.

– Ненавижу!

Этого «ненавижу» хватит на нас всех: и на Бруно, так усердно держащего Тору, и на меня, и на нее саму.

«Я тебя не сдавал, дурочка», – хочу выкрикнуть я, но сразу же прикусываю язык. Не время для разборок.

Бруно уводит ее. Тишину нарушают лишь хриплые рыдания.

Моя Тора, яркая девочка-лампочка, в последний раз вспыхивает и перегорает.

Я снова здесь. В комнате, где на кровати вместо маленькой девочки спит скрипка. А все потому, что утром мне позвонила… бабушка? Как же непривычно так ее называть!

Мы сидим в крошечной кукольной комнате – я, бабушка и дедушка. Непозволительно близко к скрипке. Когда-то на ней играла мама. Что, если я дотронусь до струн? Вернусь ли в прошлое?

Мы говорим о погоде и ценах на хлеб, о том, кем я работаю, и об их жизни – да много о чем. Но ни слова о моей амнезии. Будто мы знакомы вечность. Будто каждое утро завтракаем омлетом, пожаренным на одной сковороде. Будто я просто забыла, что по вечерам мы смотрим бабушкины мелодрамы.

Я не выдерживаю и прерываю замкнутый круг:

– Вы… поможете мне?

– А что ты считаешь помощью? – щурится бабушка.

Сегодня она в обычном халате. Не накрашена, без шляпы с полями. А дедушка… я вспомнила его. Эти мягкие черты лица, слегка перекошенные плечи, высокий лоб – в нем ничего не изменилось.

– Уезжай, Аня, – отрезает он.

– Вы опять? Я должна разобраться, что произошло с мамой.

– Ее кто-то убил, абсолютно точно. На теле были глубокие раны. Много ран. Над ней издевались, перед тем как сбросить с обрыва. Уезжай. Это слишком опасно.

– Хорошо, что опасно, – парирую я. – Люблю экстрим.

Почему, почему они не понимают, что я обязана найти убийцу? Что я за этим и приехала? Илона, Лида, бабушка и дедушка – они все меня от чего-то оберегают. Да так рьяно, что я вот-вот задохнусь.

– Мне пора, – улыбаюсь я, а у самой слезы на глазах. – Рада, что мы, наконец, встретились.

Я выскальзываю из комнаты, и за мной выскальзывает бабушка. Она наблюдает за тем, как я завязываю шнурки на кроссовках, грызет ноготь, переминается с ноги на ногу.

– Навести свою вторую бабушку, Аня. Ее зовут Нина. Соседняя улица, пятый дом. Она слегка не в себе, но… Вдруг именно у нее ты во всем разберешься?

– Ох… Спасибо.

Я бросаюсь бабушке на шею. Как же ее волосы пахнут яблоками!

– Надеюсь, ты найдешь убийцу, – хрипит она.

И мы расстаемся. Я выныриваю из домашнего тепла, так и не попрощавшись с дедушкой. Мы еще увидимся. Обязательно.

Я пересекаю улицу. Небо заволокло тучами, на горизонте сверкают молнии. Гроза парализует поселок.

Первая капля падает мне на лоб. Первый дом покосился и оброс шиповником.

Вторая – на макушку. Второй дом улыбается прогнувшимися ступеньками.

Третья – на плечи. Третий дом заболел туберкулезом и кашляет открытыми окнами.

Четвертая – на пальцы. Четвертый дом страдает от левостороннего сколиоза.

С пятой начинается ливень. Пятый дом машет мне калиткой, и я понимаю: мы знакомы.

За этим окном, в пыльной комнате, валяется поломанный паровоз. В ванной – три зубные щетки.

Ди знала. Определенно.

Поднявшись на крыльцо, я на миг замираю.

Вдруг именно у нее ты во всем разберешься?

Мое сердце танцует, трепыхается, барабанит. Ему тесно в грудной клетке. Я закусываю губу и стучусь.

Кто-то шаркает тапочками. Долго-долго, словно в этом доме бесконечный коридор. Я успеваю тысячу раз пожалеть о том, что пришла сюда, прежде чем на пороге появляется бабушка Нина – маленькая, худая, игрушечная, в пледе. Волосы наэлектризованы, торчат, как иголки.

– Вы кто?

– Журналист, – зачем-то вру я. – Пишу статью о жителях поселка.

– А я думала, Захар, – говорит бабушка и съеживается, уменьшается раза в два. – Проваливайте.

– Но…

– Мне некогда. Скоро приедет сын, а я до сих пор не связала ему носки.

Бабушка Нина собирается захлопнуть дверь, но я хватаю ее за руку. И она не сопротивляется. Такая слабая и беззащитная – я могла бы ворваться в дом, не спросив разрешения, но… Если ты в гостях, всегда снимай обувь.

– Я пошутил. Ты разве не узнаешь своего… сына?

Вопрос дается мне с трудом. Хрустит песком на зубах, отравляет меня.

– Захар? – охает бабушка. – Но носки! Я не связала тебе носки!

– Не переживай. До зимы еще далеко.