Кристиан Винд - Нечто из Норт Ривер [publisher: SelfPub]

– Спасибо, – робко произнес ребенок, смутившись.

– Познакомьтесь, дамы, это – мой напарник Фрэнк Миллер, первый САП [2] САП – специальный агент полиции. в нашем захолустье. Вы уже встречались с ним мимоходом пару раз, но все не выпадало случая познакомиться поближе. Ну, а этого неугомонного парня мы не раз видали на заправке Норт Ривер и в «Голодном Гарри», – Косгроу кивнул в мою сторону. – А это моя жена Анна и очаровательная дочь Мэри.

– Очень приятно, – произнесла женщина, и мне показалось, что она говорила вполне искренне.

В столовой, такой же большой и уютно обставленной, как и гостиная, уже был накрыт стол, и от блюд, лежащих на нем, по всему дому разносился душераздирающе-аппетитный аромат. Желудок в моем животе радостно заурчал, предвкушая сытный ужин. Хотя старуха Молли неплохо готовила и даже старалась разнообразить мое меню, похвастать кулинарным талантом она все же не могла. Вот почему я нередко перекусывал в баре, предпочитая подсохшие сэндвичи с ветчиной опостылевшему картофельному пюре.

Я с нетерпением ожидал приглашения за стол, но компания не спешила отправляться в столовую. Сперва мы добрых полчаса слушали состряпанный на ходу рассказ Миллера о том, как он прибыл в Норт Ривер и как они чудесно подружились с Косгроу едва ли не с первой встречи. Затем Анна зачем-то повела нас за собой, описывая полукруг по гостиной, демонстрируя фотографии, висящие на стенах и рассказывая, кто и когда их снял.

На одной карточке я с удивлением обнаружил молодого Дэниела – еще стройного, с густой темной шевелюрой и в залихватских широких брюках. Должно быть, на этом фото ему было не больше двадцати, потому что я не помнил, чтобы видел полисмена когда-либо в подобном обличии. Мне казалось, что он был рожден таким, каким был сейчас.

– Надо же, – Миллер не смог сдержать едкой полуулыбки. – А ты был законченным модником в юности, Дэнни.

– Что было, то было, – миролюбиво согласился он, и они оба громко засмеялись.

Я бы мог присоединиться к безмятежному веселью, завладевшему домом, но не мог отвести взгляд от лица малышки Мэри. Я хорошо запомнил ее тогда на реке, во время фестиваля. Как она рвалась покататься на льду, как весело трещала без умолку, не смущаясь ни меня, ни Миллера. Теперь же она выглядела притихшей, какой-то неестественно робкой.

Стоя немного поодаль и сложив руки за спиной, она молча наблюдала за тем, что происходит в гостиной, ни разу не улыбнувшись и не подав голоса. Девочка никак не отреагировала даже на собственный снимок в неглиже, который со смехом протянула нам Анна:

– А это первое купание Мэри в большой ванне! Посмотрите, какой пухленькой она была.

Клянусь, на ее месте я бы сгорел со стыда или сделал вид, что веселюсь вместе с остальными, чтобы скрыть свое смущение, но на нежно-белом личике дочери Косгроу не отразилось даже тени эмоций. От ее холодного, безразличного взгляда у меня по спине пробежал невольный холодок.

Когда семья офицера, наконец, отлипла от импровизированной фотовыставки и двинулась в столовую, я воспользовался моментом и схватил за плечо Фрэнка, бредущего позади всех:

– Клянусь бородой своего покойного старика, Миллер, девочка ведет себя слишком странно. Я, конечно, не большой специалист по части детской психологии, но в прошлый раз ее поведение заметно отличалось от сегодняшнего.

– Я знаю, – шепотом ответил он, кивая куда-то в сторону каминной полки. – Хотел тебе сказать то же самое. Кажется, у нас большие проблемы, Фостер. Постарайся не выдать себя.

Чтобы никто не заметил, как мы переговариваемся, он ускорил шаг и вырвался вперед, беззаботно улыбаясь и делая вид, что потирает ладони от желания поскорее приступить к трапезе. Я в замешательстве остановился в дверном проеме, пытаясь понять, к чему могли относиться его последние слова.

И лишь тогда, когда мои глаза скользнули по полке, увешанной детскими рисунками, куда указывал детектив, я сумел разгадать смысл его предупреждения. С тупым, ноющим ощущением внутри грудины я таращился на коряво нарисованный пейзаж на одном из альбомных листов. Судя по всему, девочка обожала рисовать, и родители устроили ей нечто вроде картинной галереи в гостиной.

На одном из листов жеманно улыбался большой рыжий кот, щурясь в лучах оранжевого солнца, зависшего над его головой. Детская мазня могла бы показаться самой обычной, если бы не одна деталь. Всего одна, но слишком пугающая для того, чтобы не обратить на нее внимания. У чертового кота были человеческие глаза.

Я топтался у искрящихся оранжевым светом окон «Голодного Гарри», терпеливо ожидая момента, когда пожилой человек в темно-синем пуховике, наконец, покинет заведение. Выставив из своего номера Бет около часа назад, я сразу приехал сюда и занял укромное местечко неподалеку от парадного входа.

С каждым днем давящее ощущение внутри моей грудной клетки усиливалось. Теперь я абсолютно точно был уверен в том, что не выберусь из Норт Ривер живым. Возможно, не выберусь даже мертвым, навечно почив в этом царстве ледяных пустошей. Сначала эта мысль била меня под дых острыми шипами, и я сопротивлялся смирению изо всех сил, твердо решив выкарабкаться из этого снежного плена. Во что бы то ни стало. Я так сильно возненавидел этот город и всех этих людей, когда приехал сюда, что сама мысль остаться здесь навечно казалась мне омерзительной.

Но затем все изменилось. Смешно, как разительно видоизменяется окружающий мир, когда ты перестаешь с ним бороться. Стоило мне лишь однажды, почти неосознанно, подумать о том, что пусть все будет так, как суждено, Норт Ривер враз повернулся ко мне иной стороной.

Теперь я не видел ничего мрачного в его пустынных улочках, не замечал отвращающей пустоты в ночном мраке. И даже в этих захолустных, давно устаревших фасадах зданий проснулось что-то мертвенно-очаровательное. Как будто время здесь остановилось или шло совсем не так, как в остальных частях мира.

Я ощущал спокойствие, разливающееся по каждой клетке моего тела, полностью охватывающее мое сознание. Спокойствие и смирение человека, который точно знал о том, что вскоре умрет. И даже внутреннюю, неясную радость. Словно обугленная рука смерти манила меня к себе когтистыми пальцами, обещая вечную безмятежность.

Наверное, старая оборванка из леса была права. Я на самом деле сбегал от своей судьбы слишком долго. И устал настолько, что жаждал лишь одного – прыжка в бездну бесконечности. Устал до такой степени, что возненавидел даже дышать. И никак не мог отвлечься от этого процесса, с удивлением наблюдая за тем, как моя грудная клетка вздымается и опадает, снова и снова. Как будто это было слишком противоестественно для меня.