Рейчел Бердж - Корявое дерево [litres]

– Когда умер мой отец, я тоже не мог спать.

– О, прости. Я не знала.

– С какой стати тебе было это знать?

Я чувствую, что краснею. Пожалуй, он прав – я и впрямь ничего о нем не знаю.

Стиг жестом приглашает меня сесть рядом с ним, но я качаю головой, не желая дотрагиваться до его одежды. Он хмурится и, пожав плечами, отворачивается. Боясь, что я обидела его, присаживаюсь на подлокотник дивана.

Он не отрываясь смотрит на огонь.

– Говорят, что со временем горе начинает переноситься легче, как это случается, когда у тебя грипп. Но никто не говорит, что, когда ты теряешь того, кого любишь, это больно, как удар кулаком в живот.

Скорбь наполняет мои глаза слезами. Потеря Мормор – это и впрямь как сокрушительный удар кулаком. Я чувствую такую боль, что не знаю, смогу ли когда-либо исцелиться.

– А горе правда начинает переноситься легче, когда проходит время?

Стиг пожимает плечами:

– Самыми худшими были первые дни. Мне снились кошмары, такие жуткие. Отец казался не самым легким человеком, иногда с ним непросто было жить, но после того, как его не стало… не знаю. Мне надо было столько всего ему сказать, но вдруг оказалось, что уже слишком поздно. Думаю, я тогда злился. – Он выдавливает из себя улыбку. – Каждый день отличается от предыдущего, но да, со временем горе начинает переноситься легче. Теперь я думаю только о хороших временах, которые мы провели вместе. Так вспоминать отца уже не настолько больно.

Мне хочется ему поверить, но когда я думаю о счастливых летних каникулах, которые проводила с Мормор, мне начинает еще острее ее не хватать. Не желая говорить о себе, я вместо этого задаю вопрос ему:

– А твой отец… сколько времени прошло с тех пор?

– Полгода.

Он подбирает свое пальто с пола и кладет его себе на колени.

– Оно принадлежало ему. Это была единственная вещь, которую я взял себе после его смерти. – Я вспоминаю, как дотронулась до пальто в дровяном сарае и как мне показалось, что у того, кто его носит, раздвоение личности. Разумеется, это и были две разные личности. Я почувствовала эмоции не одного человека, а двух.

Стиг показывает на локоть одного из рукавов:

– Это прожженное место появилось в прошлом году, когда мы вместе отправились в поход и ночевали на природе. Из костра выкатилось полено прямо на этот рукав. – И он показывает мне бежевую подкладку: – А вот это темное пятно – след бензина. Я знаю точно, потому что он посадил его, когда я помогал ему чинить мотоцикл.

Стиг сгребает поношенную кожу в кучу и сжимает ее руками. Его голос полон чувства:

– Он надевал это пальто каждый день. Он был в нем, когда…

– Как он умер? – спрашиваю я.

Лицо Стига мрачнеет.

– Прости, это не мое дело.

Он с трудом сглатывает.

– В аварии на дороге.

– О, мне очень жаль.

Стиг бормочет:

– Жалеть об этом должен я. – Потом делает глубокий вдох. – Когда на мне его пальто, у меня такое чувство, будто на самом деле он не погиб. После того как это произошло, какая-та часть меня думала, что, если я буду носить пальто, он может за ним вернуться. Это было глупо, я знаю.

Прежде чем я успеваю что-нибудь сказать, Стиг становится на колени перед печкой. Печная дверца тихо скрипит, когда он открывает ее. Он ворошит кочергой дрова, хотя пламя в топке и так горит ярко.

– Это вовсе не кажется мне глупым, – говорю я.

Он застенчиво улыбается:

– Извини, я сам не знаю, зачем тебе это рассказываю.

Поток слов проносится в моей голове. Я писала Мормор о своей способности, но это совсем не то же самое, как с кем-то о ней говорить. Меня переполняет волнение. Я смотрю на Стига, гадая, сколько из этого посмею ему рассказать.

– Я считаю, что в одежде сохраняются воспоминания, – осмеливаюсь сказать я.

Стиг кивает:

– Возможно, ты права. Мне нравятся вещи с оторвавшимися пуговицами и торчащими нитками. Это означает, что у них есть своя история, которую они могли бы рассказать. То же самое можно сказать о людях.

Я ерзаю на подлокотнике.

– Значит, тебе нравятся люди с оторвавшимися пуговицами?

Стиг смеется:

– Нет, я хочу сказать, что люди, у которых есть недостатки, всегда самые интересные. – Я вспоминаю, как он впервые увидел меня. Тогда он был в ужасе, но не из-за моего глаза. Он ни разу не посмотрел на него странно и не задал мне о нем ни единого вопроса.

Он достает из кармана свой мобильник.

– Посмотри здесь, какой дикий вид может быть у одежды. – Я беру телефон и вижу готов в удивительных нарядах: парня в цилиндре, с которого на спину свешиваются длинные перья, и покрытую татуировками женщину в корсете. И останавливаюсь, когда дохожу до девушки с короткими черными волосами, стоящей на цирковой трапеции и посылающей в объектив воздушный поцелуй. Видимо, это бывшая девушка Стига, акробатка из цирка. Я отдаю телефон обратно. Возможно, он хотел, чтобы, посмотрев на эти фотографии, я почувствовала себя лучше, но мне сделалось только хуже. Нет смысла строить иллюзии. Такой парень, как Стиг, никогда не захочет иметь в своем телефоне фотографию такого циркового уродца , как я.

Где-то вдалеке раздается вой, и меня мороз продирает по спине. Я смотрю на Стига, и лицо его бледно. Слышится громкий хлопок, и мы оба вздрагиваем.

Гэндальф вскакивает со своей подстилки и начинает лаять на дверь, а Стиг бросается к окну и отдергивает занавеску.

– Это было похоже на выстрел из ружья. – Он вытягивает шею. – Стреляли где-то недалеко.

Я подхожу к окну, смотрю в него, но вижу только темноту.

– Этот выстрел раздался по ту сторону леса, недалеко от него. Именно там живут Иша и Олаф. Может быть, это Олаф стрелял в волка.

Стиг возвращается к дивану и плюхается на него с явным облегчением на лице.

– Был только один выстрел, так что Олаф, видимо, убил его. – Я прислушиваюсь – не раздастся ли снова этот вой или еще один выстрел, – но в темноте за окном вновь воцаряется тишина. К сожалению, я не разделяю оптимизма Стига. Может Олаф и впрямь убил то, что рыскало в округе, что бы это ни было, а может, он промахнулся, и эта тварь убила его. Мы не можем этого знать.

Я продолжаю стоять в кухне еще какое-то время, потом беру с буфета масляную лампу и коробок спичек.

– Спокойной ночи, – говорю я и направляюсь в сторону комнаты Мормор.

– God natt, – отзывается Стиг. – Хорошего тебе сна.

Я открываю дверь спальни и застываю. Сундук стоит там же, где я его оставила, однако тетради теперь лежат не в нем, а аккуратными стопками сложены на полу, словно ожидая, что я их прочту. Мое горло сжимает страх. Мне хочется закричать, позвать Стига, но вместо этого я прижимаю руку ко рту. Его здорово перепугало крутящееся колесо прялки. Что, если теперь он просто уйдет и оставит меня здесь одну? Или, хуже того, подумает, что у меня глюки, или решит, что я все выдумала? Я сжимаю зубы и плотно закрываю за собой дверь.