Александр Матюхин - Зов Лавкрафта [Антология хоррора]

Я почувствовал, как холодеют мои ноги и руки. Кажется, я тоже начал понимать. Понимать то, о чем она говорит… Как мало я знал — думая, что обладаю разгадкой величайшей тайны Голливуда! Я и помыслить не мог того масштаба, которого достигли опыты Герберта Уэста!

А она тем временем продолжала, погрузившись в липкий, мертвенный омут воспоминаний. И в поиск проболтавшихся.

— Нелл Инс? Но она уехала в Европу, вряд ли вы бы нашли ее. Да и на что ей жаловаться! Она же сама была на той яхте, когда Томаса перемкнуло. Герберт объяснял, что его препарат несовместим с алкоголем и наркотиками — тем более в таких количествах, которые потребляли в Голливуде. Он пытался адаптировать его — но на все нужно время, много времени… Томас надирался в ту ночь на яхте Уильяма Херста — шампанское, устрицы, соленый миндаль, явно еще и кокаин. Нелл сама плакалась, что у него снесло крышу и он пытался выгрызть Чарли Чаплину верхнюю губу!

— За… зачем? — пискнул я. Голова шла кругом, и мне казалось, что я вот-вот потеряю сознание. А может быть, я его уже потерял.

— Он бормотал, что Чарли некуда будет цеплять его сраные усики, — она небрежно махнула рукой. — Я понимаю его — зависть, зависть к более красивому, богатому, успешному и — более живому. Я понимаю его. Но нельзя же так грубо. И я понимаю Херста. Когда на твоих глазах режиссер пытается обглодать лицо актеру… это еще не настолько привычно для Голливуда. Представляю, как быстро Уильяму нужно было сообразить — кого выбрать. Отца вестерна или маленького бродяжку? По сути дела, в тот момент у него в руках была судьба кинематографа. И Уильям нажал на спусковой крючок.

— Но я сам писал о том, что это был сердечный приступ, — пробормотал я. — Я знаю обо всех этих спекуляциях вокруг смерти Имса, о том, что это могло быть пищевое отравление, обострение язвы… да и то, что его мог застрелить Херст, я тоже знаю! Только говорили, что это Чаплин пытался увести у него Мэрион Дэвис, и Херст хотел убить Чаплина, но перепутал впотьмах его с Инсом…

Она визгливо забулькала. Я догадался, что это был смех.

— Перепутать Инса и Чаплина? Херст был прекрасным охотником и умным человеком. Даже вы бы в темноте не перепутали этих двоих. Инса нужно было остановить — и Херст его остановил. Быстро и радикально, — она вздохнула. — Препарат Герберта был слишком хорош. Инс остановился не сразу — только потом, в больнице. Был бы препарат чуть хуже — не стало бы всех этих пересудов и сплетен.

Мне было дурно. Картина, встававшая перед моими глазами, была слишком ужасна. А еще — слишком большая. Нужно было отойти в сторону и взглянуть на нее издалека — чтобы увидеть всю. Чтобы понять все.

А она все говорила и говорила. Словно отравилась моими вопросами — и теперь блевала ответами.

— А может быть, Олив? Олив Томас? Она всегда была глуповата. Умница Герберт вытащил ее оттуда вместе с мужем после первой автокатастрофы — и то, лишь потому, что Мэри Пикфорд на коленях умоляла его спасти ее брата и сноху. Но дура Олив не поняла с первого раза. И нам пришлось убрать ее со сцены. Все равно она играла плохо, брала миловидным лицом — но что взять с «девушки Зигфелда», правда?

Я кивнул. Во рту у меня стояла густая горькая слюна.

— И даже после этого она не обрела хоть сколько-нибудь мозгов. Какого черта она стала наведываться в театр «Новый Амстердам»? Захотелось вспомнить юность и блеск славы? Теперь она проходит по разряду «мертвая актриска, чей призрак шарашится по местам боевой славы»…

На моих глазах она из великой дивы, женщины-вамп, превращалась обратно в дочь закройщика из ателье и постижера. В босоногую еврейскую девочку из штата Огайо. Слова, манеры, даже взгляд — изменились, словно вся выучка, весь лоск только что сошли с нее, как сходит полуразложившаяся кожа.

— Или Макс, — вдруг сказала она.

— Кто? — не понял я. Слишком много имен снежной лавиной свалилось на меня за этот час. Но среди них не было имени «Макс».

— Макс Шрек, — пояснила она. — Я слышала, что после того, как он — все, он перебрался сюда, в Америку.

Карандаш выпал из моих оледеневших пальцев. Я вспомнил Макса Шрека. Актера в общем-то одной роли, пусть даже потом их случилось больше дюжины. Той роли, где самой запоминающейся деталью была не бледность и не пергаментная иссушенность кожи, а широкие, мощные, выступающие кости черепа. Казалось, что о скулы, подбородок и надбровные дуги того персонажа можно было порезаться. Такое лицо не создашь ни одним гримом.

Граф Орлок.

«Носферату: симфония ужаса».

— Я слышала, что он пристрастился пить кровь, — сказала она, наблюдая за мной. — Что-то сдвинулось в его мозгах, и он стал считать себя вампиром. Это правда?

— Н-нет, — машинально произнес я. — Н-не знаю. Виски. Виски он пьет. Кровь — не знаю. И это был не он.

— Да и ладно, — она махнула рукой. — Остановимся на этом. А то я буду перебирать имена до следующего утра.

— Их было… так много? — сипло спросил я.

Она лишь улыбнулась.

— Вы не представляете.

— И я на экране видел… мертвецов?

— Как правило, да. Изредка — еще живых. Если это были ранние фильмы. И то — не всегда. Потому что кое-кто, — она грустно усмехнулась, — мог помереть еще на пробах. И тогда продюсеры звали Герберта. И он приходил. Кивал, что-то говорил нежным, тихим голосом — и приступал к работе.

Мне казалось, что я плаваю в мутной, липкой жиже. Мне было нехорошо. Хотелось лечь на пол — на пушистый мягкий персидский ковер — и сдохнуть. Но мне казалось, что она тотчас позовет Герберта, чтобы тот поднял меня из мертвых — только для того, чтобы она дорассказала эту историю.

— До двадцать пятого года он брался за всех, — сквозь муть и туман пробивался ее голос. — Даже недельной давности. У «FoxFilm» даже была своя команда гробокопателей. Я уж не помню, как они значились в штате… но именно они выкапывали и поставляли Герберту будущих — но безвременно почивших — звезд.

Она вздохнула.

— Славные годы. Тело трехдневной давности не надо было даже гримировать — свет и пленка удачно скрадывали все дефекты кожи, а особенность актерской игры — Ли Страсберг, какого черта ты свалился на наши головы со своим Станиславским? — позволяла блистать на экране даже с отмершими нервными окончаниями. А теперь… теперь если у живого и здорового случается похмелье — уже вызывают команду гримеров и пляшут вокруг вприсядку: иначе будет заметен любой изъян.

— Я видел мертвецов… — растерянно повторил я.

Она пожала плечами.

— Не только вы. Миллионы зрителей по всему миру.

— Я видел мертвецов…

Медленно — я слышал, как хрустят ее кости и суставы, как хлюпают прогнившие внутренности — она встала и подошла ко мне. Меня окутал запах застоявшейся воды и мертвых насекомых.