Александр Матюхин - Страшная общага [litres]

Он повернулся к Майе и прищурился, словно пытаясь разглядеть что-то на ее лице, но было уже поздно. Майя не видела его лица, не пыталась встретиться с ним взглядом и не слышала ни слова из того, что он говорил. Для нее существовала только светлая узкая полоска чуть ниже скулы, где едва заметно подрагивал под кожей крошечный сосудик, перегоняющий теплую кровь. Тепло, хотя бы пара мгновений этого тепла – вот и все, о чем в этот момент могла думать Майя. Эта мысль стучала в голове, мешая сосредоточиться на чем-то другом. Майя не верила в свою удачу, Оракул был слишком ловок для нее, но она не могла не попытаться.

Одним броском, словно ныряя в воду, она рванулась к манящей коже и вцепилась в нее пальцами. Оракул дернулся, пытаясь увернуться, и ладонь Майи скользнула по жесткому воротничку, тогда как указательный палец достиг своей цели.

Никогда раньше Майя не жаждала тепла так сильно и оттого никогда не ощущала так ярко каждый его глоток. Кончики пальцев потеплели, губы налились кровью, и сердце неуверенно стукнуло раз, второй… Чтобы снова остановиться. Этого было слишком мало для него.

Майя сильнее сжала руку на шее Оракула, но это не помогло – брать было нечего. Тело – и когда человек успевает стать всего лишь телом, как это понять? – грузно опустилось прямо у приоткрытой двери в Общагу. Майя, наклонившаяся было за исчезающим теплом, снова выпрямилась и провела языком по острым зубам.

Впервые с тех пор, как умерла, она почувствовала что-то настолько человеческое. Сожаление. Это чувство было таким ярким и острым, что Майя пыталась удержать его в себе, как держат воду в ладонях. Без особой надежды на удачу, но не переставая пытаться. Меньше всего ей хотелось думать о том, что это чувство вызвала не смерть человека, с которым она почти успела подружиться. А то, что никакие силы не могли помочь ей вытянуть из него еще хоть толику тепла. Прикосновение – это так мало. К чему ей острые, как у акулы, зубы, если она не может разодрать шею и пить пока еще теплую кровь? Она нагнулась ниже, собираясь проверить свои догадки, но не успела даже коснуться притягательной кожи.

Дверь снова скрипнула, и Майя дернулась, инстинктивно отодвигаясь от тела. И даже руки спрятала за спиной. Просто на всякий случай.

На пороге возник мужчина. Майя так нервничала, что никак не могла сосредоточиться на его лице. Пожалуй, если ей предстояло встретить его позже снова, она вряд ли узнала бы его. Ей стоило немалого труда вникнуть в смысл его слов.

– Рано или поздно такое случается с каждым, кто выходит, вместо того чтобы заходить, – смысл слов все еще ускользал от Майи, но она почувствовала, что ее ни в чем не обвиняют, и немного расслабилась. – Получается, комната четыреста семь свободна. Да, Олегу непросто было затащить туда огромную ванну, но он справился. Тебе в его бывшей комнате будет удобно.

Майя коротко всхлипнула при слове «бывшей».

– Он говорил, что не знает, когда и какой будет его смерть, – еле слышно прошептала она, с трудом отводя взгляд от тела. Предательские глаза так и тянулись уцепиться за неестественную позу Оракула, его нелепо растопыренные перчатки и мокрый от ее пальцев воротник. – А я…

– Ну-ну, дорогая, – прервал ее незнакомец. – Успокойся. Что за чепуха. Разумеется, он знал. И знал это всегда.

– Н-но… – Майя снова скользнула взглядом по Оракулу, остановилась на его невозможно синих и теперь таких пустых, словно пластиковых, глазах. – Он говорил…

– Он врал, дорогуша, – прервал Майю незнакомец и, доверительно наклонившись чуть ближе, добавил: – Чудовища почти всегда лгут. Тебе ли этого не знать.

Он снова выпрямился. Куда быстрее, чем Майя успела сообразить коснуться его хоть пальцем.

– Чудовища, – повторила она растерянно и согнула пальцы, впервые разглядывая длинные острые ногти. Слово, как солоновато-сладкая ириска, каталось по языку и склеивало зубы. Майя чувствовала, что послевкусие будет горьким. – Я тоже чудовище.

Она не спрашивала, но мужчина кивнул и пошире открыл дверь.

– Четыреста седьмая, – бодро повторил он. – Добро пожаловать.

Майя выдохнула, подняла подбородок повыше и уверенно перешагнула через лежащее на пороге тело. В конце концов, он сам виноват!

Дети колыхались на свежем весеннем ветерке где-то на уровне третьего этажа. Тонкие серебристые нити, выходящие из их пупков, Анна намотала на локоть – так было вернее, чем держать их просто в кулаке.

Однажды она несколько увлеклась, немного задумалась, по привычке рисуя кончиками пальцев по ладони буквы и образы, – старая привычка из прошлой – и чуть не упустила Димитрия.

Царевич поднимался все выше, выше и выше – до пятого этажа, пока не достиг квартиры сухонького благообразного старичка, вселившегося в Общагу совсем недавно, – как там его? Иван Иванович? И не миновать бы беды – выше шестого этажа дуют северные ветры, несут с собой песок и лед, но ножи, которые Иван Иванович разложил на столе, готовясь к ужину – из его окна отчетливо тянуло жареным мясом, – эти ножи-то и притянули Димитрия. Убийца приходит на место убийства, убитый тянется к орудию своей смерти.

Мертвые дети не умеют врать. Поэтому, когда Анна спросила, где же Димитрий, все указали пальцем на то окно. А там старичок, улегшись животом на подоконник, втягивал за руку в комнату восьмилетнего мальчишку, взъерошенного и румяного, – точь-в-точь такого, каким он был в день своей смерти в Угличе, четыреста с лишним лет назад. Редкие прохожие – если бы им довелось проходить по пустырю у Общаги – задрав голову, увидели бы, как старичок пытается обхватить красный воздушный шарик. Но Анна-то знала. Как знали и все обитатели Общаги.

Ее принесло в этот город, как Мэри Поппинс, – только не восточным, а юго-западным ветром. Она бы пролетела дальше – оставшись лишь неуловимым воспоминанием у тех, с кем столкнулась, – но ее остановили голоса.

Десятки детских голосов, которые растерянно бормотали из-под болотной топи, на которой вырос этот город.

Болота, болота, сплошные болота – на них стояли каменные здания, и в них медленно погружались деревянные кресты старых погостов – крепко держали увязшие детские души, как липкая лента мух.

И она тоже осталась.

Для ее пансиона выделили сразу три комнаты. Снесли стены между ними. Точнее, однажды утром эти стены – а они были несущими – просто исчезли. Вместе со стенами стянулись углы, увязли в потолке угловые балки и, кажется, появились лишние окна. Идеальное помещение для детей. Для детей, которые большую часть своей нынешней проведут в этой огромной комнате. Потому что они мертвы.