Лорен Кейт - Непрощенный [litres]

Если и так, она говорила себе, что ей все равно. Она не знала, почему он действовал так прямо, что имел в виду, поддерживая ее музыку.

Она подумала о Хлое Кинг – как груба та была с ней, говоря о выступлении. Это был единственный раз, когда Лилит играла на публике. Держа гитару, она поняла, что не хотела, чтобы этот раз был последним.

Это не значило, что они собирались организовывать группу. Они просто могли, как сказал Кэм, играть музыку.

– Что мне делать? – спросила она, чувствуя себя уязвимой. Ей не нравилось быть в чьей-либо власти – тем более Кэма.

Молча Кэм провел ее рукой вверх по грифу гитары. Его правая рука скользнула ее пальцами по струнам. Она покачнулась.

– Ты знаешь, что делать, – сказал Кэм.

– Не знаю. Я никогда… с другими людьми… Я…

– Просто начни играть, – сказал Кэм. – Куда бы ты ни отправилась, мы последуем за тобой.

Он кивнул Жану, который четыре раза ударил барабанными палочками, а Кэм схватил изящную зеленую бас-гитару Jaguar с винтажной модуляцией.

А затем, словно это было несложно, Лилит дала пальцам волю.

Ее гитара соединилась с ударами Жана Ра, словно сердцебиение. Скрипучие аккорды Кэма пронзали тяжелый ритм, словно гибрид Курта Кобейна и Джо Страммера.

Время от времени Жан касался небольшого черного синтезатора Moog, стоящего рядом с барабанной установкой. Аккорды синтезатора жужжали, как толстые и дружелюбные пчелы, а их вибрации находили безопасный приют в пробелах, оставленных другими инструментами.

Через какое-то время Кэм поднял руку. Лилит и Жан перестали играть. Все они чувствовали, что что-то нашли.

– Давайте перейдем к вокалу, – сказал Кэм.

– То есть вот прямо сейчас? – спросила Лилит. – Просто так?

– Просто так. – Кэм включил и проверил микрофон кончиком пальца, а затем направил его на Лилит и отступил назад. – Как насчет песни, которую ты исполняла вчера?

– «Изгой», – сказала Лилит, чувствуя, как учащенно бьется сердце. Она достала дневник, где были записаны все слова ее песен, но потом подумала о том дне, когда все возненавидели ее исполнение. Что она делала? Выступление перед кем-либо лишь принесет ей больше унижения.

Потом она подумала о том, что Айк Лигон будет петь ее песню перед всей школой.

– Я готова, – сказала она.

Кэм тихо произнес:

– Один, два, три, четыре. – И вместе с Жаном начал играть. Кэм сделал Лилит знак начинать петь.

Она не могла.

– Что не так? – спросил Кэм.

Все, хотела она сказать. Лилит знала лишь разочарование. Ничего в ее жизни никогда не удавалось. Что, по большей части, было терпимо, потому что она никогда не позволяла себе чего-то ждать. Поэтому ей было все равно.

Но это? Музыка?

Она имела для нее значение. Если бы Лилит спела и провалилась, или ее песню не выбрали бы для битвы, или она, Кэм и Жан собрали бы группу и все распалось, Лилит потеряла бы единственное, что ей было важно. Ставки были слишком высоки.

Лучше отступить сейчас.

– Я не могу, – сказал она.

– Почему нет? – спросил Кэм. – Мы хорошо звучим вместе. Ты это знаешь…

– Я этого не знаю. – Ее глаза встретились со взглядом Кэма, и она напряглась, словно проволока, готовая лопнуть. Она вспомнила свой разговор с Люком этим утром, и припев песни «Дисморфии» «Смерть звезд» начал проигрываться в ее голове:

– Что такое? – спросил Кэм.

Стоит ли ей спросить его о песне? О девушке? Было ли это безумием?

Что, если Кэм был вором песенных текстов? Что, если это была настоящая тайная причина, почему он хотел организовать общую группу? Помимо ее гитары, песни Лилит были единственным, что она ценила. Без них у нее ничего не было.

– Мне нужно идти, – сказала Лилит. Она отложила гитару и схватила свою сумку. – И я не стану предлагать свой текст песни на соревнование. Все кончено.

– Подожди… – позвал Кэм, но она уже вышла из музыкального класса.

Снаружи Лилит пересекла школьную парковку и направилась в наполненные дымом леса. Она кашляла, пытаясь не думать о том, как хорошо было создавать музыку с Кэмом и Жаном. Глупо играть с ними, глупо на что-то надеяться, потому что она Лилит, и все всегда отстойно, и она никогда, никогда не получала в жизни то, чего хотела.

Другие дети не колебались, когда их спрашивали о мечтах.

– Колледж, – говорили они. – А потом карьера в финансовой сфере.

Или:

– Отправиться путешествовать по Европе на два года.

Или:

– Вступить в морскую пехоту.

Казалось, будто все, кроме Лилит, получили электронное письмо, где объяснялось, в какие колледжи подавать заявления и как присоединиться к «Три Дельт» [1], когда доберешься туда, и что делать, если хочешь быть врачом.

Лилит хотела стать музыкантом, исполнительницей своих собственных песен, – но она была слишком умной, чтобы верить, что это возможно.

Она уселась на свое место у ручья и открыла рюкзак, потянулась за блокнотом. Ее пальцы искали книгу. Она потянулась глубже, отталкивая с дороги учебник истории, пенал, кольцо с ключами. Где же ее дневник? Она распахнула сумку и вывалила все содержимое, но книги в черном переплете там не было.

Потом она вспомнила, что вытащила блокнот в музыкальном классе, когда решила спеть. Он все еще был там. С Кэмом.

Через секунду Лилит уже была на ногах и бежала обратно к музыкальной комнате. Она не знала, что способна так быстро бегать. Она распахнула дверь, хватая ртом воздух.

Музыкальный класс был пуст. Кэма и Жана… и ее блокнота не было.

Кэм

Двенадцать дней

Черный дневник Лилит лежал раскрытым на скамье в раздевалке парней на следующее утро, пока Кэм одевался в школу. Когда Лилит выбежала из музыкального класса вчера, он собирался сразу же вернуть ей блокнот. Он искал ее у ручья Гремучей Змеи, но ее там не было, и он не мог занести блокнот ей домой, потому что не знал, где она живет.

Однако чем дольше он держал журнал в руках, тем сильнее был соблазн открыть его. К закату Кэм сломался – и сидел на крыше спортивного зала Трамбулла, читая и перечитывая все гениальные, опустошающие песни Лилит при свете мобильника.

Он знал, что это неправильно. Вторжение в личную жизнь. Но он не мог остановиться. Словно кто-то поднял один из огораживающих сердце Лилит бархатных канатов и дал Кэму VIP-пропуск. Однажды, очень давно, Кэм коснулся этой нежной, уязвимой части Лилит, но теперь он мог заметить ее лишь в ее песнях.

А эти песни? Они уничтожали его. В каждой из них, – от «Несчастной любви» до «Стою на краю обрыва» и любимой песни Кэма «Блюз кого-то другого», – главенствовали страдание, унижение и предательство. Самым худшим было знать, откуда именно происходила эта боль. Было пыткой хранить воспоминания их обоих.