Андрей Сенников - Врастая кровью

Нет у любви никаких крыльев, подумала Оксана.

У любви тряский ход, четыре зубастых колеса, и переедет она любого.

Они остановились за Верх-Чемулой, в деревне, названия которой на ржавом указателе никто из пассажиров «Нивы» не разобрал. Степан заглушил двигатель. Девчонки на заднем сидении зашевелились.

— Приехали? — спросила Оксана, не скрывая раздражения.

— Нет, — ответил Степан. — Разомнёмся. Дальше дороги почти нет.

— Да? — усмехнулся Виктор. — А до этого, значит, была?..

— Магазин налево, удобства направо, — сказал Степан и выбрался из машины, доставая сигареты.

— Удобства?!

Степан не ответил.

Солнце едва перевалило за полдень. Деревенские дома пригнулись под палящими лучами, тщетно прикрываясь обугленными тесовыми крышами. Горячий воздух стоял плотно и неподвижно, обволакивая тела нагретой ватой. Пахло пылью, пересыхающей травой и скотиной. От машины несло жаром как от печи. Щёлкал двигатель. На горячем капоте нахально расселся солнечный зайчик, заглядывая в глаза. «Нельзя долго стоять», — подумал Степан, щуря глаз от табачного дыма. — «Через пятнадцать минут внутри станет как в душегубке».

Двери машины распахнулись, попутчики выбирались наружу. Вика и Оксана с брезгливым сомнением смотрели на дощатый сортир за остатками павильона автобусной остановки: когда-то в райцентр ходил рейсовый; по расписанию…

— Там, наверное, воняет, — наморщила нос Оксана.

— Может, в кустики лучше? — поддержала её Вика, улыбаясь и убирая прядь волос за ухо.

Степан покачал чернявой головой.

— Не лучше, — сказал он и добавил туманно — Сами выходить не захотите…

Виктор тоже курил и смотрел через дорогу на приземистое здание с выцветшей вывеской «продукты». Капля пота катилась по виску…

— Жарко, — сказал он, — Может, по пиву?

Степан пожал плечами, воды бы лучше купил. Упаковка «Козела» в двадцать банок лежала в багажнике, заваленная всяким походным барахлом. Хоть залейся. Теплое, конечно, но извините…

— Много не бери, — сказал он. — А то местные бухарики привяжутся…

Виктор недоверчиво хмыкнул, добил «бычок» и пошёл через дорогу, озираясь. Улица казалась пустой из конца в конец. Пыль, поднятая колёсами их «Нивы», неподвижно висела в мареве над дорогой, листья на деревьях не шевелились. Из жидкой тени под забором за приезжими лениво наблюдал кудлатый барбос с репьями на гачах. Живот пса тяжело вздымался и опадал. Розовый язык вывалился набок и висел вялым ошмётком.

Девчонки, наконец, решились. Степан глянул им вслед и отвернулся. Что если его чувство к Вике — самообман? Пронзительная ясность первых дней знакомства теперь ушла, уверенность пообтрепалась, пережёванная сомнениями, словно сигаретный фильтр…

Нескладно всё получилось.

Вика потащила с собой Оксану, Виктор напросился, демонстративно не замечая его намёков. Он ведь не самый большой его друг. Виктор-то… Ну, работают в одной клинике, едва пересекаясь. Какой-то общий кружок знакомств, центром которого, если разобраться, была Вика, а по сути — ничего общего. Оксана Степану просто не нравилась. Нескладное, коротконогое тело — страшный сон ортопеда. Вечно напряжённое, хмурое лицо. Взгляд, внезапно обращавшийся внутрь. Белёсые брови и поросячьи ресницы, россыпь веснушек на щеках. Курносая. Говорит всегда невпопад, но с претензией на особенную духовность. Посматривает свысока, движения нарочито плавные, замедленные — «выступает, словно пава», — а руки дёрганные, беспокойные, и по-паучьи тонкие пальцы что-то перебирают в воздухе…

Лёгкая неприязнь возникла ещё при первом знакомстве. Именно из-за этой странной моторики. Нет, ещё глаза. Бледно-синие, мутноватые, цвета снятого молока — синьки, и привычка смотреть близко, в упор, обдавая холодом.

Он даже поделился своим наблюдением с Викой, но та только отмахнулась

— Ты что?! Ксанка дико талантливая! — сказала она и посмотрела так, словно он кинул комок грязи в Венеру Милосскую. — Знаешь, как её преподы обхаживают!

«Беда с этими художниками», — подумал Степан, а рот сам собой растягивался в улыбку, — «Ты им про Фому, а они тебе про Джоконду».

— Далеко собрался, чикче? [1] Чикче (тельмуч.) — парнишка, иногда употребляется в значении несмышлёныш, молокосос (здесь и далее, даны переводы с несуществующего языка вымышленной народности)

Степан вздрогнул и выронил окурок. По другую сторону машины стоял низкорослый дедок в драном подбушлатнике поверх клетчатой ковбойки. Выгоревшая солдатская шапка без кокарды давно обтрепалась и усохла до размеров тюбетейки. Безбровое, безволосое лицо, причудливо изрезанное глубокими морщинами, напоминало кусок кедровой коры. Рот, словно затесь и черные уголья раскосых глаз. Лет через шестьдесят его лицо будет таким же. Думать об этом было неприятно. Потом до него дошёл смысл вопроса. Пока он подбирал слова, морщины на лице старика раздвинулись и сложились заново: он сунул в рот длинную тростниковую трубочку, от обугленной чашки потянулся забористый дымок.

— На Кожух, олмон-па… [2] Олмон-па (тельмуч.) — отец.

Лоб покрылся испариной. Звуки толпились в горле, ворочались в памяти, словно гудящие пчёлы. Уф, а ведь отец учил когда-то…

— Кожух [3] Кия и Кожух — реки, протекающие в Кемеровской области. Всё остальное — плод воображения автора. течёт длинно, — заметил дедок между двумя зловонными облачками из трубки. Пых-пых. Он обошёл машину, оглядывая её всю, словно перекупщик на авторынке: зубастый «Борис Фёдорыч» на «мудах»; экспедиционный багажник с люстрой и мешками в перекрестье ремней; лебёдка на переднем силовом бампере; шноркель; гусиная лапа хай-джека торчит за запаской на задней двери.

— Дельно собрался, дорого, — сказал дед, остановившись рядом со Степаном и заглядывая ему в лицо остывшими угольками глаз. — Пожалуй, далеко уедешь. Кожух течёт длинно, но не везде стоит бывать. Особенно такому чикче, как ты…

От старика несло самосадом и пыльной ватой. Степан заметил вельветовые джинсы, заправленные в драные ичиги. О чём это он болтает?

— Не пойму тебя, олман-па, — сказал Степан. Вика ещё стояла возле удобств, дожидаясь очереди, за спиной старика Витёк тащил в охапке с полдюжины запотевших банок с «семёркой», сигарета свисала с нижней губы. — Я бывал там много раз…

Ему очень захотелось, чтобы настырный и язвительный дед растворился в вязком горячем воздухе, как дымок его вонючей трубочки. Чего пристал?! Степан обошёл старика и открыл Виктору багажную дверь. Скатка из палатки и спальника немедленно выкатилась ему в руки, обнажив оружейный чехол, в лицо дохнуло жаром, но на полке место было. Виктор освободился от ноши.