Джезебел Морган - Иди через темный лес

– Духи правы. Они всегда правы. Я сам виноват: я променял призвание на символическую любовь отца. Я отшвырнул великий дар, как жалкую подачку. Я струсил, когда меня поставили перед испытанием. Есть вещи, которые не простят, есть вещи, которые не исправить. И я их совершил.

Он замолчал, и тишина улеглась тяжелая и неподвижная, она опустилась на нас плотной подушкой, забилась в рот и нос свалявшейся ватой так, что дышать приходилось с трудом. Даже лес замолчал, замер, слушая исповедь шамана, принимая его покаяние, ожидая его искупления.

Когда напряжение стало ощутимым и завязло на зубах смолой, шаман встряхнулся и скинул мои руки.

– У меня мало времени, сестрица, – сказал он, глядя мне в глаза. – Я не знаю, в чем мое испытание, и умру, не успев этого узнать. И если я могу помочь тебе в поисках сестры, то давай сделаем так, чтобы мы успели это. Тогда хоть что-то согреет меня перед смертью.

Я коротко кивнула, с усилием проводя по глазам и стирая пелену сводящего с ума отчаяния. Пора сосредоточиться, вспомнить о Марье и разгадать эти чертовы загадки книги, которые она выдала за ответы.

– Ты вместе со мной слышал ответы книги, – с трудом переключилась я на деловой тон, голос хрипел и подрагивал, – есть предположения, что это может быть?

– Спит подо льдом в кристалле, – задумчиво принялся вспоминать шаман, веточкой чертя на земле треугольники и спирали. – Среди камней и небес.

– Мне приходит в голову только спящая красавица в хрустальном гробу. Но, боюсь, до ее пещеры придется долго карабкаться.

– Если это где-то высоко в горах, то, возможно, книга имела в виду гнездо Финиста.

Я поморщилась, как от зубной боли, услышав ненавистное имя.

– Ну и как же тогда найти его гнездо? Желательно, чтоб его самого там не было. Я, конечно, жажду выщипать ему все перья и свернуть тощую облезлую шею, но я почти абсолютно уверена, что скорее это он свернет шею мне.

– Перо, – напомнил шаман. – Она сказала сжечь перо.

В который раз прокляв свою дырявую голову, я полезла за пазуху. Ведь еще Яга наставляла: не потеряй перо, дура, оно приведет тебя к Марье. Но я посеяла перо в черных водах, в водовороте и тугих объятиях великой змеи. А после золотого царства оно снова оказалось у меня, кололось и щекотало кожу, навязчиво напоминая о себе. Вряд ли оно вернулось само – в такие чудеса и подарки судьбы я не верю. Скорее, некая сила, жаждущая, чтобы я нашла путь к Марье, подбросила его обратно, пока я спала.

Но кто, кто мог это быть? Великая змея, загадочная и снисходительная? Василиса, которая послала нас на смерть? Яга, запершаяся на самой границе и не желающая ничего, кроме этой границы, видеть? Охотник, который всегда появлялся вовремя и знал гораздо больше, чем говорил?

– Нет, я все-таки дура, – безнадежно вздохнула я, закрывая глаза и откидываясь на ствол дерева. В шелесте листьев, в поскрипывании ветвей слышалось что-то насмешливое и злобное.

Жар-Птица разожгла во мне свет, и теперь я сама себе фонарь, огонь путеводный, и мне не нужны ни проводники, ни подсказки. Навь покорно стелется под ноги, твари ее бегут прочь от испепеляющего света, а я только на золотые нити троп любуюсь, чтобы с пути не сбиться, тьфу! Я похожа на прозревшего слепца, который так и ходит с черной повязкой на глазах, из страха, косности и неверия не желая стянуть ее и увидеть мир.

Похолодевшими, негнущимися пальцами я полезла за пазуху. Надеюсь, я не потеряла перо на черной тропе. Надеюсь, его не испепелило пламя Жар-Птицы. Надеюсь, я права в своем озарении.

Ведь кроме надежды у меня ничего нет, но под сенью дикого леса, мертвого леса, где ядовитые ягоды сами катятся в руки, а ловчие лозы так и норовят удавкой захлестнуть шею, надежды более чем достаточно, чтобы выжить и не сойти с ума, не присоединиться к скрипучим соснам с проступающими на коре лицами, измученными нескончаемой болью.

– Никто не приведет меня к Марье, если это не сделаю я сама, – отчетливо произнесла я, не открывая глаз.

Соколиное, черно-серое перо на моей ладони осыпалось пеплом, мелкими бесцветными крупинками просочилось сквозь пальцы и упало в землю, в переплетение золотых нитей, в их клубок.

Я больше не доверяла зрению и не спешила открывать глаза, и не знала, как это выглядело в реальности. Я видела сквозь веки, как золото пути жадно впитало в себя эти крохи, мертвую, коварную суть пера, вобрало в себя, вплело в себя, на глазах изменяясь. Теперь не тонкая нить убегала вперед, теряясь в густой тени деревьев, а толстая веревка, надежная, ослепительно-золотая, тянула меня за собой, прокладывая верный путь там, где раньше чернел бурелом.

Я схватила шамана за руку и потянула за собой, спеша шагнуть на новую дорогу, пока она не исчезла. Страх – единственное, что мне не удавалось изжить, выжечь светом.

Наверное, последнее я ляпнула вслух, потому что шаман из-за спины тихо ответил:

– Там, где есть свет, сестрица, всегда будет тень. И пока ты надеешься, ты всегда будешь бояться, что надежда твоя лжива.

Я только согласно всхлипнула – от волнения грудь сдавило так, что воздуха не хватало.

Кажется, где-то далеко снова кричал Финист, но теперь я не ощутила паники: под ногами звенела золотая нить, и ее песня заглушала прочие звуки.

Большого труда стоило не сорваться на бег. Но буду честна перед собой: не из сострадания к возрасту шамана, к его боли, я подстраивалась под его неторопливый шаг, о нет! Если бы бег мог приблизить встречу с сестрой, то я бежала бы, не чуя ног, не жалея себя, задыхаясь и едва касаясь земли пальцами! Но у золотой дороги были свои законы.

Когда я все-таки открыла глаза, поверив, что путеводная нить никуда не исчезнет, мы уже шли по лугу, где травы в человечий рост покачивали сухими соцветиями. Пейзаж менялся так быстро и плавно, что я даже не замечала этого: вот снова мы вошли в сосновый бор, светлый и голый, белый песок похрустывал под ногами, а выбеленные стволы поднимались к небу изогнутыми ребрами неведомого великана. Вот дорога снова стала кривой и каменистой, ощерилась обрывами, а деревья вокруг все ниже и ниже сгибались к земле, пока не сменились ползучим кустарником, сухим и цепко хранящим среди веточек и колючек мелкие черепа и кости. Похолодало, изо рта вырывался густой белый пар, он принимал причудливые фантасмагорические очертания, а на камнях сверкали иголочки изморози.

Теперь я видела Навь без всех ее мороков, такой, какая она есть: голой, мертвой, голодной. И как шаману хватило сил не сойти с ума, не вырвать себе глаза, если он никак не мог отгородиться от этой мертвой, мерзлой жути?

Огромных сил мне стоило идти дальше и не закрывать глаза.

Я сорвала звездочку эдельвейса, обернулась и улыбнулась шаману, словно пьяная: