Сергей Пономаренко - Вурдалак

Внезапно по собравшейся на площади многотысячной толпе прошло волнение, как бывает на море перед штормом, и она двинулась, увлекая за собой есаула с его казаками, беззащитными перед ее слепой силой. Толпа ручейком просочилась через ворота за пределы городских стен, где снова обрела силу и двинулась в направлении Елецкого монастыря. Работая локтями и кулаками, есаул неуклонно продвигался к голове образовавшейся колонны, где находились зачинщики беспорядков. С большим трудом, но ему все же удалось пробиться туда, когда они уже были на территории монастыря.

Длинной змеей люди двигались вдоль монастырских сооружений, приближаясь к белоснежному Успенскому собору, гордо вознесшему высоко в небо три свои золоченые главы. Есаулу стало понятно, что направляются они к усыпальнице Дунина-Борковского, и это не сулило ничего хорошего. Предводительствовали здесь казак Перебийнос и скорняк Качура.

– Стійте! – что есть силы крикнул есаул, оказавшись почти у них за спиной. – Ім’ям нашого полковника Якова Лизогуба наказую вам зупинитися і припинити це неподобство!

Остап Перебийнос оглянулся и злобно уставился на есаула:

– Чого ти, Нечай, тут командуєш? Хіба це з твоєю дочкою кровопивець натішився, чи не мою квіточку він безжально зірвав? Скільки ще доньок, дружин стануть жертвами упиря, поки ви з паном полковником прозрієте?

Громовой голос Перебийноса пронесся набатом, и тут же толпа грозно и одобрительно загудела, поддерживая своего предводителя. Есаул рванулся к нему, но был крепко схвачен стоящими рядом людьми. Он оглянулся, чтобы позвать на помощь свое воинство, но никого не увидел, видимо, растерял казаков в толпе. Но даже если бы они оказались рядом, то не смогли бы противостоять разбушевавшейся тысячной толпе. Это было бы то же самое, что бросать камешки, пытаясь этим укротить бурю. Есаул, конечно, понимал, какие боль и гнев испытывают родители, потерявшие своих детей, сочувствовал им, но не выполнить приказа полковника он не мог.

– Хіба ти не розумієш, Остапе, що мертвий не може нашкодити живим? Василь Касперович був людиною суворою, але ж і набожною, був християнином, а не безбожником і чаклуном! Хто це придумав, що він після смерті став упирем?! Це вигадки наших ворогів, які хочуть сплюндрувати ім’я покійного генерального обозного, славного козака! – Есаул грозным взглядом обвел толпу. – Чи може хтось це особисто засвідчити?

– А ти думав, що нема кому? – Перебийнос хищно усмехнулся и скомандовал: – Давайте сюди Прохора!

К нему вытолкнули перепуганного мужчину средних лет, в котором есаул узнал лакея покойного генерального обозного. Перебийнос вперил в него яростный бычий взгляд покрасневших глаз:

– Кажи, Прохоре, не бійся – твій господар під час посту скоромне вживав? Чаклунством займався? Денного світла боявся? Хіба ще за життя не змінилася його зовнішність, не прийняв він подобу справжнього чаклуна?!

Трясясь от страха перед разгневанным казаком, лакей послушно кивал, подтверждая его слова:

– Чаклунством займався… Посту не дотримувався… Жив у темряві при свічках, боявся денного світла… Змінився тілом та обличчям… На смертному одрі відмовився від сповіді і таїнства соборування.

Перебийнос победно посмотрел на есаула:

– Які ще тобі докази потрібні? А те, що він був не нашої, а ляшської крові і з’явився у нас ніби з нізвідки, хіба не доказ його бісівської сутності?!

Толпа одобрительно загудела. Перебийнос, больше не обращая внимания на есаула, вместе с Качурой и несколькими казаками зашел в Успенский собор, где в притворе был похоронен бывший генеральный обозный Дунин-Борковский. Люди сгрудились у входа, ожидая дальнейших событий. Время шло, снова по толпе пошло волнение, как рябь по воде, и тут в дверях, натужно сопя под тяжким грузом дубового гроба, богато украшенного серебряным позументом, показались шестеро дюжих казаков. Едва они вынесли гроб, как толпа отхлынула от входа в собор, словно боялась, что упырь собьет изнутри крышку, восстанет из гроба и проявит свой злобный, колдовской нрав за то, что потревожили его.

Отойдя от входа в святую обитель на два десятка шагов, казаки, отдуваясь, поставили гроб на землю. Тут же Перебийнос поддел топором и сорвал крышку гроба. Так как покойник продолжал лежать неподвижно, толпа, осмелев, окружила гроб плотным кольцом, и раздались удивленные и испуганные крики: «Свят, свят! Спаси, Господи!» Всем захотелось взглянуть на упыря, началась давка. Есаулу едва удалось протолкнуться наперед.

Дунин-Борковский лежал в богатом гробу, обитом изнутри зеленой тканью, неузнаваемо изменившийся, не похожий на себя, каким его есаул видел в последний раз два года тому назад. В тот день пришло известие, что царь Петр I объявил войну Швеции, и Дунин-Борковский, уже несколько лет, не покидая Чернигова, выполнявший обязанности генерального обозного, собрал у себя в имении за Стрижнем высшую старшину полка во главе с Лизогубом. Генеральный обозный имел крайне болезненный вид и говорил тихим голосом, что было ему несвойственно. С тех пор он стал проводить заседания все в более позднее время, даже ночью, сокращая количество допущенной на него казацкой старшины, в итоге ограничившись полковником и двумя казаками из высшей старшины. В городе стали ходить слухи о необычном поведении генерального обозного, поговаривали, что он не посещает церковь в праздники и ведет затворнический образ жизни.

Сейчас есаул видел в гробу урода. Обычно аккуратно подстриженная седая борода чудовищно разрослась и лежала лопатой на груди, которая вздымалась, будто горб. Стало широким, расплывшимся лицо, приобретя сизый цвет. Нос сильно увеличился и нависал клювом надо ртом; повязка, придерживающая нижнюю челюсть, сползла, отчего приоткрытый рот растянулся почти до ушей, и редкие желтые зубы угрожающе торчали из-под почти невидимых губ, скривившихся, словно в дьявольской ухмылке. Невероятно увеличилось все тело, раздавшись ввысь и вширь, тогда как при жизни генеральный обозный имел небольшой рост и невыдающееся сложение. Толстые пальцы рук с впившимися в них перстнями с самоцветами выглядывали из рукавов кафтана чуть ли не черного цвета. Но даже в этом уроде-гиганте угадывались знакомые черты, и есаул, хоть и с трудом, но узнал генерального обозного, с которым ему приходилось неоднократно встречаться. Теперь ему стало понятно, почему на торжественных похоронах генерального обозного гроб был закрыт. Народу было объявлено, что такова последняя воля умершего, а она свята!