Сесилия Ахерн - Люблю твои воспоминания [litres]

Я пытаюсь осознать все это.

– Это сленг, – ставит он точку. – Он-то точно понимает, о чем я говорю. – Папа кивает в сторону водителя.

– Он тебя не слышит.

– Почему? Он что, глухой?

– Нет. – Я качаю головой, чувствуя себя ошеломленной и усталой. – Когда красная лампочка не горит, он тебя не слышит.

– Как слуховой аппарат Джо, – говорит папа. Он наклоняется вперед и нажимает на кнопку. – Вы меня слышите? – кричит он.

– Да, приятель. – Водитель смотрит на него в зеркало. – Очень хорошо.

Папа улыбается и снова нажимает на кнопку:

– А теперь?

Ответа нет, водитель бросает на него быстрый взгляд в зеркало заднего вида, озадаченно наморщив лоб и одновременно пытаясь следить за дорогой.

Папа фыркает.

Я прячу лицо в ладонях.

– Мы так с Джо поступаем. – Папа озорно смеется. – Иногда он может проходить целый день, так и не поняв, что мы выключили его слуховой аппарат. Он-то думает, что все молчат. Каждые полчаса он кричит: «Господи! Как же здесь тихо!» – Папа смеется и снова нажимает на кнопку. – Здорово, папаша, – весело говорит он.

– Привет, Пэдди [10] Шутливое прозвище ирландца. , – отзывается водитель.

Я жду, что папин кулак метнется сквозь щель в разделяющем их стекле. Но этого не происходит. Вместо этого сквозь нее просачивается папин смех.

Молодой водитель изучает в зеркало папино невинное выражение лица, выражение человека с добрыми намерениями, не желающего никого оскорбить, и молча продолжает вести машину.

Я смотрю в сторону, чтобы не смущать папу, но испытываю при этом некоторое самодовольство и ненавижу себя за это. Через некоторое время, на светофоре, папа нажимает на кнопку и, хитро прищурившись, говорит водителю:

– Не обижайся, приятель, просто вот эта особа… – Он кивает на меня. – …ведет себя как веселая старая душка , если вы понимаете, что я имею в виду.

Водитель смеется и останавливается возле нашего отеля. Я рассматриваю его из машины и остаюсь приятно удивленной. Трехзвездочный отель в самом центре города, в десяти минутах пешком от главных театров, Оксфорд-стрит, Пикадилли и Сохо. Достаточно близко, чтобы мы не успели вляпаться в неприятности, возвращаясь в отель. Или, наоборот, слишком близко от них.

Папа вылезает из машины и везет свой чемодан к вертящимся дверям отеля. Я смотрю ему вслед в ожидании сдачи. Двери вертятся очень быстро, и я вижу, как он топчется, пытаясь рассчитать, когда ему войти. Как собака, боящаяся прыгнуть в холодное море, он делает шажок вперед, замирает, снова резко дергается к двери и останавливается. Наконец он бросается к дверям, и его чемодан застревает снаружи, останавливая двери и блокируя его внутри.

Я не спешу выходить из такси. Слышу, как папа стучит по стеклу двери и вопит: «Помогите!», и, не обращая внимания на крики, спрашиваю у водителя:

– Кстати, как он меня назвал?

– Веселая старая душка ? – улыбается он. – Вам вряд ли понравится.

– Все равно скажите, – настаиваю я.

– Это значит задница, – смеется он и уезжает, оставив меня на тротуаре с открытым от удивления ртом.

Я замечаю, что стук прекратился, обернувшись, вижу, что папу наконец освободили, и спешу в отель.

– У меня нет кредитной карты, но я могу дать вам свое слово, – медленно и громко говорит папа женщине за стойкой регистрации. – А мое слово – это моя честь.

– Все в порядке. Вот, пожалуйста. – Я протягиваю карточку.

– Почему в наши дни люди не расплачиваются бумажными деньгами? – вопрошает папа, налегая на стойку. – Современная молодежь вся в долгах, потому что они хотят то, хотят это, но они не хотят работать, и поэтому используют эти пластиковые штучки. Но это не бесплатные деньги, точно вам говорю. – Он решительно кивает. – С такой штукой вы всегда будете должны.

Женщина за стойкой вежливо ему улыбается и продолжает набирать что-то на компьютере.

– Вы будете жить в одном номере? – спрашивает она.

– Да, – с некоторой опаской отвечаю я.

– Два дяди Теда , я надеюсь? – вновь вступает папа.

Она непонимающе хмурится.

– Кровати, – тихо говорю я. – Он имеет в виду кровати.

– Да, это односпальные кровати, – подтверждает папа и наклоняется вперед, пытаясь прочитать имя на ее значке. – Бреда, да? Туалет в номере будет? – спрашивает он.

– Да, сэр, во всех наших номерах есть туалеты, – вежливо отвечает она.

– О! – Видно, что на него это произвело впечатление. – Что ж, я надеюсь, у вас работают лифты, потому что я не могу идти по яблокам , у меня Кэдбери барахлит, – продолжает веселиться он.

Я зажмуриваюсь.

– Яблоки и груши — это лестница, а батончик «Кэдбери» – спина, – говорит он тем же голосом, каким рассказывал мне детские стишки, когда я была маленькой девочкой.

– Понимаю, мистер Конвей.

Я беру ключ и направляюсь к лифту, папа ковыляет за мной через фойе. Я нажимаю на кнопку третьего этажа, и двери закрываются.

Номер стандартный, чистый, и меня это устраивает. Наши кровати, на мой взгляд, стоят друг от друга на достаточном расстоянии, есть телевизор и мини-бар, который привлекает внимание папы, пока я наполняю ванну.

– Я бы не отказался от капли штрафа. – Его голова исчезает в мини-баре.

– Ты хочешь сказать вина?

– Нет, бренди.

Наконец я погружаюсь в горячую успокаивающую воду, пена поднимается как взбитые сливки на мороженом. Мыльные пузыри щекочут нос и покрывают тело, соскальзывают через край и опускаются на пол, где, потрескивая, медленно исчезают. Я ложусь и закрываю глаза… Стук в дверь.

Я не обращаю на него внимания.

Опять стук, на этот раз немного громче.

Я опять не отвечаю.

Бабах! Бабах!

– Что? – кричу я.

– Ой, прости, я думал, что ты там уснула, дорогая.

– Я в ванне.

– Я знаю. Ты там поосторожней. Можешь задремать, сползти под воду и захлебнуться. Так случилось с одной из кузин Амелии. Ты знаешь Амелию? Она иногда навещает Джозефа, живущего дальше по улице. Но теперь она не заходит так часто, как раньше, из-за этого несчастного случая в ванной.

– Папа, я ценю твою заботу, но со мной все в порядке.

– Хорошо.

Тишина.

– На самом деле я не это хотел сказать, Грейси. Я хотел узнать, долго ли ты там еще пробудешь.

Я хватаю желтого резинового утенка, стоящего на краю ванной, и душу его.

– Дорогая? – спрашивает он тоненьким голосом.

Я держу утенка под водой, пытаясь его утопить. Потом отпускаю, и он выпрыгивает на поверхность, глядя на меня глупыми глазами. Я делаю глубокий вдох и медленно выдыхаю.

– Около двадцати минут, папа, это ничего?

Тишина.

Я снова закрываю глаза.

– Э-э, дорогая. Просто ты там уже двадцать минут, а ты знаешь, как моя простата…

Я больше ничего не слышу, потому что вылезаю из ванной, тихо рыча от злости. Ноги скользят по полу ванной, с меня течет мыльная вода. Я накидываю на себя полотенце и открываю дверь.