Владислав Тихонов - Наследство одержимого

Осмотрев камеру и зачем-то дотронувшись до холодного наручника, Бондарев собрался было развернуться к двери, как вдруг…

— Что за дерьмо! Старлей-бльн, иди сюда! — хрипло гавкнул прапорщик, не отрывая глаз от лица заключенного.

С заключенным творилось нечто невообразимое, чтобы не сказать хуже. Глаза его, доселе покойно прикрытые сероватыми веками, внезапно распахнулись и брызнули фиолетовыми лучами — казалось, вместо глазных яблок у него вживлены две мощные лампочки.

Вошедший Игнатюк застыл на месте. Рука его механически потянулась к предохранителю на автомате. Прапорщик, потея от страха, раскрыл было рот в попытке что-то сказать, как вдруг жуткий яростный рев заставил его подскочить на месте.

Рука, еще секунду назад намертво прикованная к кушетке, самым непостижимым образом освободилась. Хваткие пальцы мелькнули в воздухе и с чмоканьем вонзились в толстую спину прапора. Тот истошно заверещал, пытаясь кинуться вон, но не тут-то было. Раздался хруст, потная человеческая туша нелепо выгнулась, загребла ногами и тяжко грохнулась на бетонный пол, разгоняя по камере теплый запах кала и парного мяса…

Игнатюк, плененный ужасом, пялился невидящими глазами на огромную безобразную рану в бондаревской спине, откуда чудовищной силы рука выломала кусок позвоночника вместе с почками. Опомнившись, старлей вскинул автомат. Но раньше, чем палец успел коснуться курка, Номер двести сорок пятый одним движением разорвал свои оковы, молниеносно обрушился на лейтенанта и вырвал у него оружие. Затем, скаля белые квадратные зубы, вогнал «калашникова» Игнатюку в живот и трижды провернул.

Сквозь дикую завесу невыносимой боли, прежде чем навсегда погрузиться в небытие, старший лейтенант внутренних войск Павел Игнатюк рассмотрел радостного волосатого негодяя, махавшего, словно флагом, автоматом с намотанными на нем его, лейтенанта Игнатюка, рваными кровавыми кишками…

Назойливый звонок допотопного будильника «Слава», как обычно, разбудил Сергея в половине восьмого утра. Кое-как нашарив ногами ветхие тапочки и привычно проклиная все на свете, Сергей послушно потащился в ванную, из ванной — на кухню, где хорошо поставленный радиобаритон проникновенно заклинал:

Привычно пропуская мимо ушей данный стихотворный шедевр, Сергей равнодушно проглотил кусок хлеба с мокрым ломтем докторской, смахнул со штанин крошки и направился в прихожую, где его ждали нечищенные ботинки, старенький зеленый плащ и дипломат с тетрадями и разными бумажонками — столь же ненужными, сколь и неизбывными…

Таково было утро Сергея Михайловича Федорова, школьного учителя истории, и утро это абсолютно ничем не отличалось от всех, ему предшествовавших.

Сергей Михайлович, известный среди учеников старших классов средней школы N 15 как просто «Серый», работал в этой самой школе вот уже скоро год. В федоровской судьбе не было ничего примечательного. Это была типичная судьба типичных обладателей синеньких педвузовских дипломов. Пахучих синеньких фетишей, преклонение пред которыми с младенчества вдалбливается работягами-родителями. Что ж, с грехом пополам Сергей заработал этот фетиш. Вот только что было делать с ним дальше? О школе, как и всякий нормальный выпускник педвуза, Сергей думал меньше всего. Воображение плело кружева самых обольстительных планов — от конкретной непыльной работы в местной газете до абстрактной, но тоже предельно непыльной и респектабельной деятельности, связанной с полумифической «преуспевающей фирмой». Сергей упивался этими мыслями, сотни раз проигрывал в мечтах варианты грядущей карьеры и… в конце концов сам не заметил, как оказался со своим зеленым плащом в пятнадцатой школе в качестве: а) предмета профессионального умиления стареющих педагогинь; б) тайной мишени ученических приколов и подлянок и в) — объекта реализации рабовладельческих замашек директора. После попеременного пребывания за день во всех этих качествах, к вечеру Сергей еле волочил ноги. Силы оставалось только на то, чтобы по дороге домой купить сигарет и чего-нибудь к ужину.

Так было и в тот день. Автоматически, ни о чем не думая, Сергей свернул в гастроном, купил батон и пачку «Космоса». Потом потоптался возле киоска, разглядывая пестрые рядки «сникерсов» и без особых эмоций производя привычные нудные денежные расчеты. Покончив с ними и ничего, разумеется, не купив, Сергей привычной дорогой направился к дому. Заходя в подъезд, он поздоровался с плотной компанией бессмертных приподъездных бабок, с утра оккупировавших старую зеленую скамейку. Бабки царапнули по нему глазенками и, не успел он скрыться за ободранной дверью, тихонько залопотали, строя привычные гипотезы относительно его семейно-бытовых дел.

С тех пор, как пять лет назад умерла его мать, Сергей жил совершенно один. Отца он не помнил: тот умер от воспаления мозга, когда Федоров-младший еще не научился ходить. Больше никого из родных Сергей не знал.

В свои двадцать восемь он был холост. Но не в том смысле, что свободен, а в том смысле, что одинок. У него не имелось даже подружки, которая, совмещая обязанности домработницы и права «ночной няни», наладила бы ему бытовой и физиологический комфорт. Последняя из трех его «ночных нянь», пухленькая блондинистая особа с необычайно резким голосом, навсегда покинула скромную учительскую обитель где-то полгода назад. Сергей уже и сам запамятовал, как это произошло. Помнилось только, что перед тем как эффектно хлопнуть дверью, «ночная няня» что-то долго трещала ему о занудстве, бесхребетности, крохоборстве и сине-зеленых носках. Потом было несколько покаянных звонков на работу (как-никак, вместе с покинутым любовником уплывала и его «хрущевка»). Потом звонки без особых обоюдных мучений как-то прекратились, а покинутый любовник вдруг поймал себя на том, что быть покинутым, пожалуй, не так уж и страшно — особенно, если тебя покидает такая вот… Только и остались на память о «такой вот», что китайский плакатик с курносыми котятами да круглое зеркальце, намеренно забытое на кухне…

Сергей направился к почтовому ящику, отомкнул его, извлек почту и уже собрался было в долгий путь на свой пятый этаж, как вдруг из газетного листа прямо ему под ноги выпал белый бумажный прямоугольник с печатями. Сергей тупо уставился на него, чувствуя, как шевелятся где-то какие-то предчувствия… Скорее дурные, нежели добрые.

Дело в том, что последние в своей жизни письма — от матери и пары-тройки школьных друзей — Сергей получил еще служа в армии. Но с тех пор прошло немало времени — мать умерла, друзья куда-то пропали… И теперь всякие корреспонденции ассоциировались у Сергея исключительно с чем-то случайным, официальным и не очень приятным. Например, с повесткой из милиции. Или посланием из домоуправления. Хотя никаких особенных грехов Сергей за собой не знал и по коммунальным счетам платил весьма аккуратно, казенных учреждений он издавна побаивался и дел с ними предпочитал по возможности не иметь.