Николай Басов - Смертное Камлание

Остаток дня и весь вечер Рыжов бродил по городу, по его историческому, как теперь было принято говорить, центру, словно могли быть какие-то другие центры… Смеховой почти не мешал, сам по себе где-то поблизости болтался, что-то высказывал, о чем-то спрашивал, но ему и отвечать было необязательно, он и ответов не выслушивал. Закусили в сомнительной забегаловке, а потом усталость взяла свое, и захотелось все же выспаться.

Смеховой и тут вел себя как нормальная ищейка, довел до номера, посидел немного, еще разок осмотрелся, поцокал языком, жалея, что вынужден возвращаться в другую гостиницу, вероятно, менее удобную, и ушел. Рыжов поплескался под душем, слегка постирался, чтобы с утра быть свежим и чистым, а потом улегся.

Против ожидания, сон не шел, он ворочался долго, почти до полуночи. Обычно-то засыпал сразу, едва голова касалась подушки, сказывалась старая, фронтовая еще привычка высыпаться, если есть возможность, просто потому, что потом такой возможности на несколько суток может не предоставиться, а тут… И ведь никаких определенных мыслей у него не имелось. И подозрений тоже, и все же, все же…

Его что-то угнетало, какая-то деталь, мелочь, которой сразу он не придал значения. И вот сейчас его мозги, вся его сущность сигнализировала – зря не обратил внимания, не заметил… Это нечто было, возможно, самым важным, самым значимым, чтобы толково разобраться в подводных, опасных акцентах и особенностях этого дела. Чтобы сразу понять, как следует рассматривать это расследование, как его понимать, как работать.

И кроме того, он не мог понять, зачем его оторвали от всей группы. Это тоже сбивало. Конечно, он умел работать в одиночку, и у людей своих вырабатывал этот навык, это было нормально. Не так уж их было много, чтобы непременно в групповом, коллективном усилии раскалывать все орешки, которые судьба подбрасывала им на зуб. Тем более, что двое из его группы долго отсутствовали по причинам… А вот об этом не стоило, было и прошло, и хорошо, что так-то прошло, а не хуже. Но вот именно сейчас было бы лучше, если бы он находился тут не со Смеховым, а с кем-то ближе и дружественнее, с кем можно не так отстраненно бродить по Ленинграду, а еще и обсуждать происходящее, думать на пару, или втроем, или вообще всем вместе. Да, это тоже было плоховато. Если бы не прямой приказ руководства, он вызвал бы ребят из Москвы, прямо сейчас…

Зато утром, когда он неожиданно проснулся, все пошло легко и быстро. Товарищ Муран появился в его номере незадолго до десяти, машина уже стояла у гостиницы, они заехали за Смеховым, который томился, ожидая их, и не скрывал раздражения, и уже в двенадцатом часу их провели на этаж того крыла Крестов, где находились люди, с которыми Рыжов хотел поговорить.

Он и сам не мог бы объяснить, почему с самого начала стал настаивать, чтобы их втроем, с Мураном, провели прямо в камеру к шаманам. Как каких-нибудь испекторов, а не следователей. Он хотел оценить их всех разом, как обычно поступали дознаватели, чтобы выбрать на общем фоне того, кого можно будет разговорить, кто окажется менее стойким, или наоборот, самым сведущим из всех, или просто самым разговорчивым. В общем, обычно так не делали, но в то же время, это был прием, которым Рыжов решил воспользоваться.

Когда они подошли к камере по длинному, холоднющему коридору, их перехватил и повел старший контролер, толстенький, в форменной тужурке и фуражке, которую носил немного набок, словно казак, выпустив сбоку прибалтийский светлый чуб, скорее всего, именно потому, что остальная растительность на его голове уже понесла неизбежные возрастные потери. Контролер и говорил с заметным эстонским акцентом, но это было, как раз, уже неитересно.

Так вот, контролер сказал, что теперь в камере обитают шесть… постояльцев, как он назвал шаманов, ночью привезли еще одного, но тот вел себя спокойно. Не задержанными, не ЗК, а именно постояльцами он их обозвал. Рыжову захотелось выяснить причину его странного определения, у такого опытного человека это не могло быть оговоркой, но мешал Смеховой. Не Мурандон, который подчеркнуто держался сзади, а свой, сослуживец и подчиненнй.

Из заявления контролера можно было сделать вывод, что где-то полным ходом шла активная оперативная работа по шаманам, шли поиски, обыски, дознавания, допросы, аресты и, конечно, выяснение взвешенного, точного взляда на все, что было с этим связано. К массированной разработке этой темы тоже следовало привыкнуть, и лучше сразу, пока он еще не вполне в нее погрузился и сохранял ясность взгляда на происходящее.

В камере было не слишком тесно, четыре койки стояли незанятыми со свернутыми тюфяками, шестеро людей сидели за столом, на котором посередине стоял чайник, от которого шел едва заметный пар, и пахло как-то… получше, чем обычно пахнет в тюрьме. Шесть жестяных кружек тоже стояли вокруг чайника, но они не сообщали ничего хорошего, грустно было на них смотреть, как и на этих людей.

Один из шаманов привлек внимание Рыжова тем, что был очень стар, но от него веяло странной уверенность в себе, может быть, это был самый опытный и сильный в этой компании… специалист. Другой был обвешан всевозможными амулетами, которые ему почему-то оставила охрана, при каждом движении они негромко постукивали-хрустели, и шаману, видимо, этот звук нравился, он даже сидя, делал странные движения, чтобы они звучали. Третий прятал глаза в таких складках век, что поневоле возникало впечатление, что его долго били, вот глаза и заплыли, хотя, при всем при том, синяков почему-то видно не было… Впрочем, мрачно подумал Рыжов, тут наверняка умеют бить так, что синяков не найдет даже не слишком старательный патанатом.

Рыжов присел за край стола, с другой стороны примостился напряженный, как струна, Смеховой, товарищ Мурндон остался за плечом Рыжова, ожидая разговора. Как же он один с заключенными будет на всех их разных языках разговаривать, подумал Рыжов. Ведь у них, скорее всего, разные языки, вон, они даже и между собой не очень-то переговариваются… Почему-то это тоже было заметно.

Сначала заговорил один, потом, не дождавшись, пока он дорасскажет, заговорил другой, третий. И выяснилось, что всех трех Мурандон понимает, даже слегка наводит их на откровенность, переспрашивая. Это было хорошим признаком, значит, он не отделяется от них, подумал Рыжов, значит, он все еще считает себя и их общим народом.

Все речи этих бедолаг сводилось к одному – иногда, непонятно за какие грехи, к ним подсаживают отпетых уголовников, которые то ли пользовались безнаказанностью своего положения, то ли получили некие… «намеки» от охраны, обирали шаманов, били, мучили десятком разных способов, какой изобрел подлый, преступный тип ума в таких вот замкнутых, герметических условиях. К тому же, все шестеро очень боялись болезней, это было даже странно, Рыжову показалось, что о здоровье они заботятся гораздо больше, чем это принято,.. у нормальных, взрослых людей, чем было принято заботится о себе в его кругу.