Николай Басов - Золото Росийской Федерации

Но тут же другой голос его перебил:

– Это еще верст пятнадцать может оказаться, во тьме не разберешь.

– Это точно юрты Кумульчи? – спросил Рыжов строго. И получив неопределенный ответ, приказал Шепотиннику отдать казаху вторую из своих шинелей и обговоренный десяток патронов.

А потом пастух просто растворился, тут где-то был, рядышком, и вдруг его не стало. По всему, он двинулся назад, к своим, с новообретенной шинелью с пуговицами, которые он даже пальцем потрогал, и десятком патронов против волков. Отдыхать коню он не дал, наверное, хотел от этих русских подальше отъехать, чтобы не разговаривать с ними больше.

На ночевку стали прямо тут же, хотя Рыжову и казалось, что пятнадцати верст до огня нет как нет, но кони нуждались в роздыхе. Эскадрон устроился с радостью, и кошевары занялись несытной, но такой необходимой едой.

Вот будет номер, подумал Рыжов, засыпая после неизбежной полусырой каши и кружки «липового» чаю, который он организовал на пару с Шепотинником, если завтра выяснится, что это был не огонь, а лишь низковисящая звезда. Тогда придется, пожалуй, новых казахов искать, и еще не факт, что проводник не привел их, предположим, совсем в степь, откуда и до озера-то или русских хуторов добираться теперь в два перехода придется. А впрочем, нет, такого казахи устроить не могли, в степи честность диктуется необходимостью, как и любое коварство, а что выигрывал от этого коварства шерстистый пастух?

Проснулся он, когда едва туман стал виден, а за его стеной было по-прежнему темно. Но все же утро уже намечалось. По командирской привычке он обошел охранение, люди и подремывали, и все же стерегли – коней, людей, эскадрон, обоз и сон своих товарищей. Придраться было не к чему.

Ругаясь про себя на туман, Рыжов попробовал было отыскать правильное направление на ночной костерок, но это было бесполезно. Потом как-то развиднелось и пришла пора поднимать людей, кормиться и собираться для последнего до Кумульчи перехода.

Табунов жаловался, что тело у него задеревенело, что он не может привыкнуть спать на земле, но Раздвигин пару раз посмотрел на него со странным выражением, и комиссар умолк. Стыдно ему стало, что он, пролетарский чекист перед инженером слабость выказывает.

В путь двинулись, когда весь эскадрон из-за туманной этой дымки и обозреть не удавалось. Но идущие спереди указывали путь тем, кто за ними следовал, а направление Рыжов запомнил, и надеялся, что и кони уже чувствуют юрты Кумульчи, поэтому не слишком волновался, что собъется с правильного направления.

Так и оказалось, еще солнце не поднялось над степью, а впереди вдруг стали видны юрты и даже овечьи отары, и несколько таких же неказистых на вид лошадок, которые паслись скромно в сторонке от овец. Это и было становище Кумульчи.

Оказался он баем зажиточным по степным меркам, у него было семь юрт, и отары, которых и подсчитать на глазок было непросто. А еще у него оказалось немало женщин в юртах, еще больше всякой ребятни, конечно, грязноватой, в обрывках ткани, лишь отдаленно похожих на одежду, но подвижных и любопытных, как все дети.

Когда эскадрон направился на это становище, в воздухе повеяло напряжением, словно люди в юртах, хотя и увидели конников, которые к ним направлялись, но ничего в своих делах и заботах менять не стали, лишь затаились, не понимая еще, что происходит. Подъехали часа через два, расстояние в ночи, определенное кем-то из бойцов в пятнадцать верст, почти совпало с догадкой.

Когда подъехали и расположились, вперед двинулся Рыжов, комиссар, верный Шепотинник и почему-то Раздвигин. Рыжов спросил его:

– Вы решили с нами?

– Кумульчу я знаю, видел прошлой осенью. Будет лучше, если он меня вспомнит, я у него мясо выменивал.

– Ишь, поиски затеял, а мясо выменивал, – словно это было обвинение, пробормотал Табунов.

– Тут больше ничего другого и нет, – вздумал оправдываться Раздвигин, слегка растерянно. – Если что-то другое выменивать, так для этого на казачьи хутора пришлось бы идти.

Когда из одной юрты вышел высокий, пожилой, но кряжистый, с совершенно седой бородой казах, Рыжов ему сразу сказал:

– Ассалям, Кумульча-бабай.

Тот важно кивнул.

– У тебя, я слышал, есть русская женщина. Мы приехали за ней.

– Женщина есть, – Кумульча, если это был он, подумал. – Но она давно у нас живет, зимой много еды на нее ушло.

Это было почти деловое предложение. Помощь – помощью, но оставаться внакладе за спасение кого бы то ни было, пусть даже и женщины, а может быть, именно женщины, бабай не соглашался. Или тут было что-то еще, чего Рыжов пока не понимал.

– Я дам тебе проса, гречки и немного солдатского самосада. – Рыжов подумал, что очень удачно получилось, что у него осталось еще это чертово одеяло, которое он предлагал пастуху, и от которого тот отказался.

Одеяло это давно мучило его, слишком это была барская штучка, его в доме, который они заняли в Калачинске, нашел Шепотинник, и зачем-то приволок командиру. Что с ним делать Рыжов до вчерашнего дня не знал.

– Кашу я возьму, а самосад не нужен. Что-нибудь еще дай.

– Дам одеяло, чтобы твои дети ночами не мерзли.

– Разве они мерзнут? – Кумульчу даже развеселило такое предположение. Но вдруг откуда-то появилась одна маленькая, как ребенок, женщина, она что-то резковато высказала, и тут же пропала за пологом юрты. – Ладно, давай одеяло. И патроны дай, мне против волков нужно.

У всех у них одна байка про волков, подумал Рыжов. Но вынужден был согласиться.

– Дам тридцать штук, больше не проси.

После этого он обернулся к Шепотиннику, и попросил того проследить, как казахам выдадут пшено, не слишком много, и лишь чуть побольше гречихи, но и чтобы они не сердились. А Шепотинник вдруг приуныл, и стал бормотать, что командир слишком уж щедрится перед этими, которые и одеяла-то человеческого не видели... Жалеет он, что ли, задался вопросом Рыжов, но Табунов довольно резонно и веско перебил его размышления:

– Где она?

– В крайней юрте, сами идите, – отозвался Кумульча, – я должен патроны считать.

Втроем, с неотстающим Раздвигиным они дошли до крайней юрты и вошли. Причем по степному этикету Рыжов хотел немного потоптаться у порога, даже пошуметь, чтобы внутри знали, что сейчас туда чужие войдут, но Табунов был на такие тонкости не способен. Он просто вошел, как в нормальную армейскую палатку, и пришлось протискиваться за ним следом.

Внутри было темно, но через слабый костерок, от которого ощутимо пахло, сидели три женщины. Одеты они были почти одинаково. Лишь у одной из них был большой пуховый платок. Она-то и подняла голову, слабо улыбнулась бледными, тонкими губами и сказала на чистейшем русском:

– Наконец-то вы пришли.