Александр Ледащёв - Город, который ты любишь [СИ]

Маронге очень торопился — он должен был вернуться к селению в тот же день, когда был изгнан, в день, что идет перед ночью черного неба, когда Белый Череп, рассердясь, прятался за облаками совсем, отчего злые духи вообще теряли всякий стыд и порядочные люди зачастую терпели весьма серьезные неприятности. Разумеется, заявись он в селение ночью, его бы тут же убили и выкинули в реку, что было совершенно правильным — в такое время если кто и являлся в селение, то уж точно не человек, а только злой дух, своровавший его тело и оттого ставший уязвимым. Он был слишком далеко от дома, когда срок стал поджимать, а потому спешил все сильнее, иначе пришлось бы ждать еще тридцать лун. Тащится такой ночью по джунглям он не хотел — с него хватило воспоминаний о той ночи, когда вождь его выгнал. Как раз в ночь черного неба. Суровый поступок. Но очень запоминающийся. Следовательно, разумный. Нет, есть вождя следует повременить, пока его дух и разум не станут столь же сильными. Потом таких ночей было много, и он, можно даже сказать, чуть пообвык, но почуяв приближение срока, снова стал относиться к таким ночам с опаской.

Он спешил, как мог. С собой он нес вяленую змею, так как на охоту не было времени и самые ценные свои тсанты, головы белых любителей мочи. Кому нужна моча, кроме как для того, чтобы заправлять ей плошки? Да и то только в деревне, в джунглях запах такого светильника выдал бы человека с головой. Может, белые вообще не люди? На вкус, конечно, хороши, но мало ли? Помнится, вождь и шаман долго изучали пойманного первым белого человека — постепенно снимая с него кожу и исследуя внутренности, при этом тот орал так, словно понятия не имел о том, как должно вести себя воину. Посовещавшись, они пришли к выводу, что это, все же, человек, после чего объявили племени о том, что его дозволено употреблять в пищу. А так как попадался он редко, то тсантса белого ценилась очень и очень высоко.

…Тсантсы белых, выделанных до размера среднего яблока, Маронге повесил на пояс, но пояс кончился, а тсантсы нет, так что пришлось еще накинуть крест-накрест два ремня через плечи и увешать их тоже. Тоже не помогло. Оставшиеся он сложил в мешок, который пристроил за спиной. Помимо этого нес он с собой обсидиановый нож, духовую трубку, с него ростом, коробку со стрелами, крупицы ядов, которые следовало разводить с водой и кровью для получения нового яда для стрел и упомянутую змеятину.

Маронге мечтал добраться до первого дерева с воином, хранившим покой деревни по ночам с наступлением темноты, а в деревню, как и следовало, прийти уже с рассветом, сначала дав себя осмотреть охраннику, а затем — шаману. Но все пошло не так. По пути он, явно чем-то прогневав злых духов, напоролся на пятнистую кошку. Убивать ее он не мог — в еду она не годилась, а шкуру он выделать или унести не имел времени и сил. Следовательно, пришлось уговаривать эту кошку, да еще и с котятами, пропустить его, Маронге, через ее тропу и убедить ее, что ничего дурного он не затевает. Маронге не боялся кошки, не было случая, чтобы человек его племени не нашел бы с ними общий язык, но злить ее без нужды не стоило — в конце концов, соглашение с ними тоже когда-то заняло массу времени и нарушать его ни люди, ни кошки не стремились. Но кошка с котятами бывает весьма вздорной, а потому на ее уговоры времени идет больше, чем на ее хозяина, который, как и должно мужчине, требует лишь должного уважения и его демонстрации, после чего позволяет пройти. Нет, пятнистая баба куда хуже — котята сбивают ее с толку, а потому он опаздывал. Ну, если ночью перед рассветом дойти до дерева с охранником, но к нему не подходить, а остановиться на расстояние выстрела из трубки, то его, хоть и заметят, но убивать не станут. Жаль. Костер разводить он права потерял, придется сидеть ночь, что накануне дня возвращения, без огня. Чем он мог разозлить духов? Он пробежался по памяти, как по бусинкам и вспомнил — точно! Пять лун назад он, спросонок и не евши сутки, сорвал с ветки обе ягоды. В смысле, там росли две, но брать-то человеку разумному позволено только одну! «Дурак, дурак, дурак, тур-тур-тур!» — Обругал себя Маронге вслух и поблагодарил духов за то, что ограничились кошкой с котятами. Могли бы ведь и наслать Змея, того, что ростом в десять Маронге, а встреча с ним — верная смерть, просто потому, что остается только лечь поудобнее, скинуть все, что Змею помешает и ждать, пока он тебя съест. Убивать Змея?! Тому, кто бы это сделал, места на земле больше бы не нашлось. Шаман взял бы глиняную куколку, дав ей имя этого грязного человека и разбил, запретив впредь считаться как человеком, так и зверем, как растением, так и птицей. Вот так-то. Это вам не медленное дробление костей, начинающееся, по всем канонам, с пальцев ног и кончающееся первым шейным позвонком. О таком мечтать будешь! Никто! Вообще — никто! Ведь шаман не может объявить человека духом, пусть даже злым — это не в его власти. Но зато они придут точно и заберут с собой. Ты же никто. Тебя вообще нет. Нет ни покровителя, того самого змея, мудрого, как сама жизнь, ни рода, ни племени. Куда тебя еще девать-то? Только в духи. Единственный способ остаться после убийства Змея человеком и не оказаться никем, был один — оказаться безумным. Но таких племя держало взаперти, никогда не пуская в лес, соображая, что те способны натворить, чего угодно — от обрывания недозрелых плодов, до разорения муравейника полностью, а не для достаточного разорения для добычи муравьев, от охоты на своих соплеменников (это бы еще ладно, что взять с человека без ума!), до убийства матки зверя в момент кормления или родов. А вот это уже беда. А таких бед безумец способен натворить столько, что потом добрые духи просто отвернутся от племени — понять-то они поймут, что этот человек безумен, но простить — вряд ли. И это тоже правильно — кто виноват, что вы не уследили за своим безумцем? И не поспоришь.

Но сорвать две ягоды? Маронге грустно поцокал языком. Три года в лесу — и так мало ума. Куда тут вождя есть! Рано, рано.

За всеми этими грустными мыслями он добрался до деревни — точнее, почти добрался.

Ночь пахла дурной смертью. Ветер лежал в траве, не помогая запахам разноситься по лесу, но Маронге чуял дурную смерть — в его роду были и шаманы, а тем, понятное дело, положено. Ну, дело простое — завтра ночь черного неба, будет еще хуже, но и сегодня особенно расслабляться не стоит. Маронге стоически вздохнул и решил к деревне не ходить — уж идти, так на рассвете, спать все равно не хочется. Слишком уж он волновался в душе — соскучился. Он бежал все утро, весь день и вечер, но, остановившись, даже духа не перевел — грудь его не вздымалась, дышал он ровно, спокойно и бесшумно. Он погладил дерево, у которого встал, по стволу, попросив позволения переночевать на его ветке, а затем взлетел по стволу, уверенный, что там никого опасного нет — иначе дерево бы укусило его за ладонь незримыми зубами. Так было всегда. Что спасало жизнь порой. Не умей человек говорить с деревьями — сколько бы дураков влезли на деревья, где отдыхает (что еще полбеды!) или охотится Змей! Или муравьи-воины, чей укус по ощущениям сравним с горящей головней, а несколько — отправят на тот свет. Маронге устроился на суку, меланхолично жуя змею, из тех подлых змей, что притворяются Змеем, а сами ему даже не родня, а сам в неприличном воину нетерпении, ожидал рассвета. О, это будет лучший рассвет в его жизни! Столько тсантс не приносил никто и никогда, а уж белых тсантс! А то, что он нашел и узнал в странствиях, пойдет племени на пользу. А те тсантсы, что лежат в лесу, пойдут выкупом за Мароне, на которой он и подумывал жениться. А те, что останутся (на его тсантсы можно было выкупить не одну Мароне, но куда мужчине много женщин?), можно будет наменять свиней. Хоть у тех краснокожих, что живут вниз по Великой Реке. Они так боятся маленьких людей из джунглей, что цену просят вообще смешную. Правда, тсантса из головы маленького воина у них идет даже выше, чем тсантса головы белого, но тут уж сам следи за своим добром. И это тоже правильно, и не поспоришь. Твоя голова. Хотя рисковых ребят на такое находилось очень немного — джунгли всегда отвечали местью. Но молодежь или вконец отчаявшиеся холостяки порой и не такое выкидывали.