Александр Ледащёв - Дождавшийся Манчак [СИ]

— Сколько ты хочешь за этот «слонобой, дядя Франк? — Спросил он.

— Ну, я думаю, что если сумма в двадцать тысяч долларов не напугает тебя, «снежок», то ты получишь этот ствол и к нему сто штук патронов, о которых мы говорили. Больше у меня просто нет. Но все, как на подбор, как ты и просил, пули.

— Двадцать штук? Веселый ты парень, Франк, — не то согласился, не то возмутился белый.

— Видишь ли, «снежок», не будь это ружье так убого исцарапано и потерто, я бы…

— Не тяни резину, дядя Фрэнк. Так и говори, ниггер, что из этого ружья повалили кучу народу, а тебе, по жадности, никак не решиться его просто утопить. Впарить тут его сложно, впаривай мне.

— Твою мать, «снежок», я впервые вижу такого ебнутого, как ты, — восхитился дядя Фрэнк.

— Мне знакомо это чувство, дядя Фрэнк, — понимающе кивнул головой белый, — точно такое же я испытал, однажды утром глянув на себя в зеркало. С теми же самыми словами.

— «Снежок», это «Holland and Holland», оно выпущено, когда еще, — с достоинством начал было дядя Фрэнк.

— Твоего дедушку гоняли палкой по маисовому полю, да, — ебнутый «снежок» грубо перебил его, — но речь о другом. Или храни его на память, или продай мне, да я и свалю отсюда. Лечить будешь братьев по разуму. Это не «Холланд». И оно моложе даже меня. Это «Цигенхан и сын», не еби мне мозги. Стоит оно куда дороже, но деваться тебе, да и мне, некуда. Ты ломишь, сколько душа пожелает, а моя, как ни странно, не против. Только не смей мне больше врать, ниггер. Вот твои двадцать кусков. Давай патроны. Еще мне нужен нож, хороший, только без историй, простой «тактик», спортивная сумка, длиной в этот ствол, а лучше чуть длиннее и буксировочный трос.

На землю упали две пачки стодолларовых банкнот, за которыми Старина Франк спокойно нагнулся. Странно. Этот белый не хотел издеваться над ним. Или как-то обидеть. За это Франк, походя утеревший бы нос любому штатному психологу, мог поручиться головой, или, что было еще дороже, своей солидной, ростовщически-букмекерской фирмой. Они прошли в офис, как обмолвился дядя Франк, где белый и получил все, что просил. Патронов, правда, в коробках набралось только девяносто девять — сотый они сами только что извели во время театрализованного представления.

— Могу скинуть чуток, — сказал Франк.

— Не надо, дядя Франк. Я пришел сюда за ружьем и патронами, а один патрон погоды не сделает. А это, — он поставил в угол свой дробовик, с которым пришел, — оставь себе. На счастье. Готов спорить, что ты сумеешь всучить его даже тому барану, у которого я его отобрал. А может, какой-нибудь дурак придет и купит его у тебя, чтобы снести себе свой глупый череп.

Дядя Фрэнк вдруг рассмеялся.

— Черт, чувак, ты точно чокнутый. Но это мне нравится.

Белый вдруг выудил ружье из черной брезентовой сумки, переломил его и вложил в стволы два патрона. Франк слегка насторожился — снова повеяло от этого парня чем-то… Странным. Он всегда мог сказать, готов ли выстрелить тот или иной наркоман, вломившийся в его контору, но тут его телепатические способности словно тонули в чем-то темном и глубоком.

— А теперь все же скажи мне честно, ниггер, откуда у тебя этот ствол? — Спросил «снежок». Странное дело. Не было в его «ниггере» ничего оскорбительного. Вот не было — и все. Этот человек, казалось, потерял в жизни все, включая расу, вот только цвет не поменял.

— Я сказал правду. Его оставил тут один белый. Ебнутый, вроде тебя. Его тело не нашли. А ружье это, его лодку и прочее, нашли на болоте.

— Скажи еще, что оно нашлось на болоте Манчак, — все так же спокойно говорил белый, но какой-то тенью и каким-то тяжким холодком вдруг повеяло в этот жаркий октябрьский вечер.

— Да.

— Ты в судьбу веришь, дядя Франк? — Внезапно спросил «снежок».

— Еще бы!

— Я тоже… Странная судьба у этого ружья. Не исключено, что оно еще к тебе вернется.

— Ты тоже на Манчак? — Осмелел дядя Франк, но белый, не разряжая ружья, убрал его в сумку, сумку пристроил на боку, не задергивая «молнии» и молча вышел, кивнув старику на прощание головой и не издав ни звука.

На чем они и распростились.

Всю ночь белого было не видно и не слышно, а под утро, к куда более, скажем так, цивилизованному, ладно, хватили через край, к более приличному месту в тех же почти краях, приехал автобус с развеселыми туристами с самых разных краев света, желающих повидать чудовищное и жуткое болото Манчак, овеянное легендами, которые мастерски и невзначай раздували донельзя перед своими пассажирами владельцы лодок и они же — проводники, гиды, а заодно и погребальная контора, как пойдет. Послушать их, так каждая выбоина на весле была оставлена осатаневшим аллигатором, а кто понаглее, так намекал и на оборотней, каждая выбоина на бортах была оставлена ударами когтистых пальцев всплывающих из бездны покойников, особенно беспокойных в этом месяце, кстати, может, передумаете, а если нет, то есть еще… Точнее, нет, уже нет. Что? А, пустяки. Раньше мы порой брались и за ночные экскурсии, но не в этом октябре. Тут не найдется лодочника, что повезет людей в этом октябре по Манчаку. Нет, нет и еще раз… Сколько? Смеетесь? У меня дети. И жена. И у всех остальных тоже. Сколько?

Белый, пришедший к пристани пешком, был замечен владельцем одного из суденышек издалека. Тот вел себя не как турист. Не было у него с собой ни фотоаппарата, ни видеокамеры, лишь висела на боку какая-то длинная сумка. Руки он держал в карманах, а на голову его был наброшен капюшон. Видны были лишь его седеющая борода с усами и длинные космы.

«Наркоман? Бомж? Да нет, вряд ли» — подумал капитан лодочки, стоявшей несколько наособицу. Брал он намного дороже остальных.

Он привычно протянул белому листок, как и остальным, в котором тому надлежало расписаться, чтобы было потом, что предъявить властям. В листке, собственно, самым важным являлся один пункт — никто не имеет никаких претензий к тому, что, упав за борт, утонет или будет съеден. Останавливаться для его спасения было просто опасно — тогда аллигаторы получили бы куда больше мяса, чем один, упавший за борт, идиот. Белый, не читая, поставил длинную, четкую подпись на незнакомом Самюэлю, как звали этого дорогостоящего негра, языке. Буквы, которые стояли в графе «Подпись» были ему незнакомы. Часть была, вроде бы как, английскими, а часть — черт-те что.

— Это что такое? — Резко спросил он у белого. Не было нужды судиться потом с его родней, если такая есть. Хотя… Но все-таки.

— Я говорю на вашем языке, — отвечал тот с тяжелым, незнакомым тому акцентом, — но я не умею на нем писать. Не переживай, мужик, тут написано все, что нужно и любая экспертиза, если что, подтвердит мой почерк. Я написал на своем родном. Это моя подпись. Можешь считать, что она тоже годится.