Алексей Бартенев - Бимен

Максимильен, конечно же не был его отличной копией, он даже не был просто копией Джека, он вообще не был на него похож, но во взгляде, в форме бровей, в больших залысинах на высоком лбу, в каких-то чертах лица было что-то едва уловимое, но страшно узнаваемое, что-то Николсоновское.

Он высоко поднял правую руку, в знак приветствия, и крикнул: «Машину можно там оставить, мешать никому не будет, тут не ездит никто. Калитка открыта, заходите!» — И исчез в сумраке коридора, даже не посмотрев, пересек ли гость лужайку, или нет. Скорее всего, не было такого случая, чтобы кто-нибудь приехал, и не добрался до крыльца, потерявшись где-то на полпути.

«Кого-то он мне напоминает», — подумал пчеловод, вспоминая встречу с Бартеломью.

Когда он зашел в дом, то увидел силуэт человека, стоящего напротив, в дверном, освещенном уличным солнцем, проеме. Человек махнул рукой, давая понять, в каком направлении двигаться.

Гостиная, которую предстояло пересечь, раскинулась сразу после просторного холла, и была больше похожа на картинную галерею. Полотна висели везде, где их только можно было разместить. Пересекая помещение, Бимен обернулся вокруг своей оси, не забывая при этом переставлять ноги, и стараясь не сильно задерживаться в пути.

Картины были разнообразные, но все написаны в классической, реалистичной манере, причем большинство из них — портреты каких-то обнаженных девиц. Видно было, что хозяину нравится красота женского тела, и он с легкостью передает это в своих работах, причем без малейшего намека на вульгарность. Захотелось даже задержаться и поточнее рассмотреть все, но боясь показаться бестактным, Бимен с неохотой покинул дом и вышел в свет.

Во дворе стояла кованая беседка, с каменной стеной, стекая по которой, журчал водопад, и превращаясь в тоненький ручеек, впадал в небольшой прудик. Метра три в диаметре, водоем населяли рыбы, похожие на карпов, или карасей, чьи жирные серые спины не спеша двигались у самой поверхности воды. Жиденькая осока росла по берегу, а из его середины постоянно поднимались пузырьки воздуха.

В беседке, вокруг круглого плетеного стола, стояли такие же плетеные два кресла-качалки. Максимильен гостеприимным жестом приглашал пройти внутрь, и расположившись там, спрятаться от полуденного солнца.

В тени беседки они пожали друг другу руки, объявив что очень рады знакомству, после чего расположившийся в кресле гость, мог наконец расслабиться и отдохнуть. Хозяин подошел к стене, каким-то образом откинул часть ее на себя, при этом получилось что-то вроде барной стойки, в глубине которой притаился чайник, какие-то баночки, и бутылки, скорее всего, содержащие горячительные напитки.

— Чтобы наша беседа не напоминала чаепитие, — предложил художник. — Предлагаю провести ее за одним очень древним занятием. — откуда-то сбоку он вытащил деревянную коробку, две стороны которой имели одинаковую черно-белую раскраску. — Ну, а за игрой, как известно, всегда и чай вкуснее, и разговор интереснее. Я ведь полагаю, молодой человек, вы умеете играть в шахматы. Не разочаровывайте меня отрицательным ответом.

— Не буду хвастаться, но последний раз я проиграл лет так в пятнадцать.

— Мне остается только надеяться, что это не был тот единственный раз, когда вы вообще играли в шахматы. Расставляйте фигуры, юноша, а я приготовлю нам чай. Чего-то покрепче не предлагаю, вы же на автомобиле. А вот себе, бальзамчика пожалуй, добавлю.

Садовая мебель была сделана идеально. Я имею в виду высоту столешницы, конструкцию сидений, расположение ножек, форму и размер подлокотников. При изготовлении было учтено все, потому что играть, полуоткинувшись в кресле, а не склонившись над доской было не много необычно, но неудобства при этом не было совершенно.

Фигуры были крупные, старые, потертые, приятные на ощупь. Когда Бимен заканчивал расставлять их, он поднял глаза от доски на Максимильена. Тот добавлял себе в дымящийся чай какую-то темную жидкость. Чашки переместились на блюдца, которые потом, вместе с горячим грузом перелетели на стол.

— По праву гостя, я выбираю белые! — громогласно провозгласил пчеловод, и взяв пешку, поставил ее на две клетки вперед. Е — два, Е — четыре.

— О, это интересно! — хозяин склонился над доской, уперев руки в стол. Затем выпрямился, шумно потер ладони друг о друга. — Ну, что ж, приступим! — пробормотал он, и неслышно опустился в кресло. После чего сделал ход, и продолжил. — Так, как вы познакомились с Бартеломью, молодой человек?

Бимен не стал рассказывать о своей пасеке, а поведал официальную версию его визита в захолустье со странным названием «Майский»

— Кто-то из знакомых сказал, что грибов в том направлении видимо-невидимо. Себя я великим грибником не считаю, но какой-то азарт в тот момент появился, захотелось на тихую охоту съездить. И отдохнуть за одно, и грибочками к зиме запастись. Я-то конечно больше жареные люблю, с луком, с чесноком, да если их сметаной сверху полить. А вот матушка моя, та соленья разные мастерица делать, — он отхлебнул чая, и передвинул фигуру. — Так вот, Бартеломью в том хуторе живет, ну и предложил мне свои услуги проводника.

— Сколько вы с ним там времени провели? Не успел он тебя своей болезнью заразить?

— Какой болезнью? Выглядел он вполне здоровым. Старым, только.

— Душевной, конечно.

— Ну, то, что он не много того, я заметил.

— Нет, молодой человек, его болезнь другая, она из глубины сердца, разум его разрушает. Скажи мне, он футболил при тебе?

— Что значит «футболил»?

— Кошками в футбол играл?

Бимен вытаращив, глаза смотрел на Максимильена.

— Странно, не похоже на него. Его же не заткнешь… — продолжил художник, после того как передвинул одну из фигур.

— Я видел однажды, как Бартеломью пнул кота, но признаться откровенно, подумал, что это расплата за содеянное. Кот набедокурил, за что и получил заслуженное наказание.

— Я удивлен не меньше твоего, парень. Ничего, что я с тобой на «ты»? — в ответ Бимен махнул рукой. — Он тебе, что, совсем ничего не рассказал?

— Он рассказывал про свою деревню, про лагерь, как вы с ним вожатыми были, про то, как надо чай готовить, и еще много про что, я уже точно и не припомню. Но вы правы, Бартеломью страшно красноречив, особенно первый день. Я даже заснул под одну его историю. Стыдно признаться, но не знаю, чем она закончилась.

— Это не та, когда мы с ним за поварихой подглядывали?

— Так чем тогда все закончилось?

— А, ты, до какого момента помнишь?

— Судя по всему, до самого интересного. Вы смотрели в дверную щель на двоих спящих там.

— Я тебя разочарую, мой юный друг. Эта часть рассказа является плодом твоего воображения. Когда мы прибежали туда, все уже закончилось, даже не начавшись. Эти двое, заблевали все вокруг, и поддерживая друг друга, удалились в основной корпус столовки, где, наверное стали умываться, пить воду и приводить себя в порядок. И как раз, когда они, так сказать, фонтанировали рвотными массами, мы с Бартеломью и видели. А вот звал я его, для того, что бы вдвоем посмотреть за этой влюбленной парочкой. У них только-только все начиналось, и я побив все мировые рекорды, буквально слетал, и притащил нашего очкарика, от того, что одному жить с «таким знанием» невозможно. Но как только он появился, а завхоз, между прочим, в тот момент уже лез к Поле под юбку, ее накрыл вертолетный полк. Она оросила своего кавалера с ног до головы, он пытался закрываться руками, но безуспешно. Такой атаки не выдержал и его желудок, и словно бахчисарайский фонтан, вылился ей на ноги. Потом она хохотала, как припадочная, а он бормотал какие-то ругательства, и вместе с ней, шатаясь на скользком полу, удалились из нашего поля зрения.