Алексей Бартенев - Бимен

Месяца два карандаш и тетрадный листочек, сложенный вчетверо, не покидали моих рук. Я чертил и рисовал, чертил и рисовал. Листки заполнялись, и их сменяли другие, вырванные из тетради. Я снова чертил и рисовал. Но в своих изысканиях не приблизился, ни на сантиметр к намеченной цели. Мне нравилось фантазировать, представляя, как новое устройство будет работать. К сожалению, фантазии пока так и оставались фантазиями. Дальше рисунков я не продвинулся. Это был тупик.

Постепенно конструкторское увлечение отошло в сторону. Я рисовал все меньше, все больше и больше засматриваясь на девчонок. Осознание, что интересы поменялись, пришло только тогда, когда я понял, что Дик исчез. Не было, ставшего регулярным, утреннего приветствия. Из-под ворот не выглядывал черный нос. А я не вздрагивал, проходя мимо. Памятью о нем осталась доска, пробитая пулей, да пачка чертежей.

Вместе с утратой врага, я потерял интерес к оружию. Дик не бодрил меня по утрам, я не злился на него за это. К чему мне тогда оружие? Для чего? Если цели нет. Путешествие длинной в три года закончилось. Я осмотрелся вокруг, и заметил людей, которых не видел раньше. Оказывается безумное увлечение ограничивало меня. Не давало свободно жить, и дышать полной грудью. Теперь я мог общаться с ровесниками, любоваться девчонками, читать, смотреть телевизор. Мания, преследовавшая меня, осталась в прошлом. Я освободился.

Бартеломью подошел к лавочке, и тяжело опустился на нее. Бимен немного постоял, понимая, что старик ждет от него хоть какой-нибудь реакции. Но на ум ничего, кроме «офигеть» не приходило. Он развел руки в стороны, показывая жестом, что сказать-то нечего, и присел рядом.

Энни была жутко раздосадована. Эта старая калоша, которая утверждала, что является сестрой Фастрича совсем разрушила ее планы. Старик можно сказать «уже сидел на крючке», но появилась она, и все испортила. После ее визита Кил вообще забыл, что вокруг него что-то происходит. Казанова.

«На всякий случай, мы его со счетов списывать не будем, — решила она. — Будем навещать. Вдруг, любовное увлечение скоро пройдет. И если это случиться, то оказаться рядом, и помочь старику обрести покой, моя главная задача. Пусть это будет даже вечный покой». — От этих мыслей медсестра, которая катила кресло по коридору, едва заметно улыбнулась.

Везла она новую больную, которую ей поручили определить в одноместные апартаменты, в конце коридора. Это была особенная палата. Пребывать в ней, мог себе позволить, или очень влиятельный человек, или денежный кошелек. Детально рассмотреть новую постоялицу у Энни пока не получалось, потому, что она вела себя замкнуто, и нарушать дистанцию не стремилась. Тот диагноз, с которым она тут оказалась, предусматривал выписку только в очень редких случаях. То есть, попросту, ее привезли сюда умирать. Откупились, отправив подальше от дома, чтобы не видеть, как болезнь забирает жизнь.

Первая процедура, включающая в себя забор анализов, и прочей подготовке к лечению проводилась Энни. Там же она впервые услышала голос своей подопечной. После этого она поняла, что перед ней человек властный и не терпящий возражений. Тот, который убежден настолько в своей правоте, что верит даже в собственную ложь. Обычная на вид, пожилая женщина, с гордой осанкой и вороненой сталью во взгляде. Но Энни была твердо уверена, что можно найти подход и к этому человеку, нужно только проявить терпение, и немного настойчивости. Тогда она раскроется. А когда дверь открыта, можно не стучаться, когда собираешься войти. Войти, чтобы забрать что-нибудь. Но медсестра совсем и не подозревала о том, что ее саму давно изучили, и проанализировали, еще в первые минуты их встречи. Ее сейчас рассматривали, как один из вариантов. Вполне возможный, но не обязательный.

— Подойдите ко мне. Поближе. — Женщина, лежащая на кровати, отложила книгу, и обратилась к только что вошедшей Энни Волл. — Мне нужно, чтобы завтрак подавали в восемь, обед в час, а ужин в шесть. Через полчаса можете приходить и забирать посуду. Я так понимаю, что на прогулку тоже вы будете меня сопровождать? Не зависимо от погоды, мы будем гулять два раза в день. В одиннадцать, и в четыре. Если, что-нибудь из сказанного мной, противоречит внутреннему распорядку больницы, то я настояла бы на разговоре с заведующим этого заведения.

Холодные, чистые, темно серые глаза внимательно смотрели, на покорно склонившую голову, светловолосую медсестру.

— Ваше имя Энни?

— Да, госпожа. — Она подняла глаза, и теперь отвечала на взгляд таким же холодным, лишенным всякого сострадания взглядом, каким смотрела на нее женщина лежащая на кровати.

— Прекрасно, — больная улыбнулась одними уголками губ. — Я вижу, мы с вами поладим. Меня зовут Гледис Нетт. Обращайтесь ко мне Гледис.

— Хорошо, Гледис.

— Позже, у меня возможно возникнут какие-то вопросы. Я их обязательно задам. А сейчас, пожалуйста, покиньте палату.

— Но я должна взять у вас анализы, Гледис.

— Через десять минут зайдите.

Энни молча вышла, плавно притворив за собой дверь. Она только что разговаривала с собой. Не «сама с собой», а с такой же, как она сама. Она поняла это по взгляду, по стальным глазам. Но не в том смысле, что Гледис тоже питалась силами умирающих стариков, а в том, что она не видела людей вокруг себя. Она видела только орудия для достижения поставленных целей. Это можно назвать бесчеловечностью, можно назвать прагматизмом, но смысл от сказанного не поменяется. Вы спросите о человечности и сострадании. Я кивну, но только в отношении природы и животных. Бездомных животных. Маленьких бездомных животных.

Но если речь пойдет о питомце, который обитает дома, то о сострадании не может быть и речи. Он тоже будет средством. Например, для успокоения расшатанных нервов. А если котик, которого приятно гладить будет царапаться, то когти ему необходимо удалить. А ведь мало кто знает, что это за операция. Для наглядности я поясню.

Чтобы коготки не отрастали от месяца к месяцу, как ногти на руках у людей, животному вместе с когтем удаляют фалангу пальца. Вроде как безобидная на первый взгляд операция. Но вдумайтесь, на каждом пальце. Ампутировать одну фалангу. Знаете что такое сострадание? Это способность почувствовать чужую боль. И если вы можете на себя примерить последствия этой операции, и после этого понести к ветеринару своего кота для кастрации, или кошечку стерилизовать, то сострадание не свойственно вашей душе.

Вернувшись в указанное время, Энни застала Гледис, сидящей на кровати, и готовой к всевозможным медицинским действиям. На ней была байковая пижама теплого персикового оттенка, с каким-то чуть ли не детским рисунком. Ноги покоились в тапочках, таких же теплых как пижама. Судя по всему, она или постоянно мерзла, или, собираясь сюда, думала что замерзнет. Теперь у Энни была прекрасная возможность рассмотреть свою подопечную.