Алексей Бартенев - Томатный сок

— Вы про голого? — решил я подыграть бредням выжившего из ума старика.

— Нет, я не интересуюсь куклой, которую вам постоянно подбрасывают в камеру, а потом смотрят, как вы тут беснуетесь. Я спрашиваю, куда вы спрятали труп?

— Милая, посмотри на нашего соседа, он утверждает, что ты простой уголовник! — я улыбнулся жене самой лучезарной улыбкой.

Она тоже улыбнулась, но как-то испуганно, затравленно. Неужели она его боится? Да, наверняка они были в сговоре, а теперь он ее шантажирует.

— Дорогая, скажи, пожалуйста, что ты думаешь по этому поводу. — я обращался к ней спокойным тоном. Она же вначале закрыла лицо руками, ее плечи затряслись от рыданий, а потом, сквозь всхлипы мы услышали.

— Пообещай, пожалуйста, что не будешь больше бить меня!

Во мне вскипела ярость. Я никогда и пальцем не прикоснулся к ней, даже голоса не повысил, а она такое заявляет! Теперь я ясно вижу, что этот спектакль разыгран, чтобы я поверил в свое сумасшествие. Но для чего им это нужно? Неужели они любовники? А таким образом просто хотят избавиться от меня? Но их идея относительно моего сумасшествия не выдерживает никакой критики. Во-первых, я художник, а не убийца. Во-вторых, я у себя дома, а не в тюрьме. Ну, и в-третьих кого я мог убить, и где спрятал тело. Мои размышления прервал старикан. Он собрался с мыслями, и продолжил.

— Хотите взглянуть на свои рисунки?

Я кивнул. Он открыл папку, и показал мне верхний. Сказать, что он меня поразил, — не сказать ничего. На черном фоне алели ярко красные буквы. Они были хаотично расположены, и их было всего пять. Не важно как смотреть на картину, и под каким углом, на ней в любом случае явно читалось только одно слово, которое складывалось из этих букв. «ТВАРЬ». Не дожидаясь моей реакции, старик поднял следующий рисунок. Композиция похожа, но черный фон сменила бесконечная нить, которая издали напоминала пол в парикмахерской усеянный вьющимися черными волосами. Слово, спрятанное в них кричало: «СМЕРТЬ». Второй листок отправился к первому. Передо мной предстал третий. Среди черных линий, и красных штрихов я смог прочитать «НЕНАВИСТЬ». Листки сменяли один другой. В них менялся только текст. Вскоре это уже были не отдельные ругательства, а словосочетания. Я откинулся на спинку кресла, и сказал.

— Вы хотите меня убедить, что вот это дерьмо написал я? — только и мог выдавить я через переполнявшие меня эмоции.

— Так и есть! — теперь старик улыбался, а я был ошарашен. — Это ваше творение.

— Не-е-ет! Не может быть. Мои работы полны непередаваемого объема, в каждую я вкладываю частичку своей души.

— Если так, то ваша душа похожа на мрачный лес, в котором прячутся кровавые мысли! — старик все еще улыбался, но уже холодно, его глаза вовсе не смеялись.

— Повторяю, это не мои работы!

— В таком случае, опишите, пожалуйста, сюжет вашей последней картины. — остатки улыбки покинули его лицо.

— Я не помню их, выбрасывают из памяти, чтобы не бояться повторений.

— Об этом я и говорю. — старик перегнулся через стол. — Вы больной человек. Вы умышленно отказываетесь от своих воспоминаний. Вы придумали себе, что по-прежнему находитесь дома. Вы убеждаете себя в том, что жена по-прежнему с вами.

— Нет! — закричал я и закрыл уши руками. Мир вокруг задрожал, я зажмурился, но все же успел заметить, как красивая стена в нашей гостиной, оклеенная в прошлом году персиковыми обоями, стала превращаться в шершавую серую бетонную стену. Не открывая глаз, по памяти и на ощупь я побежал к себе в кабинет. Прочь от безумного старика с его сумасшедшими разговорами. Он что-то кричит мне в след, но я не хочу слышать, а уж тем более понимать, о чем он кричит. После нескольких неуверенных шагов, нахожу дверь. Вхожу и запираю ее за собой. Здесь меня никто не тронет, здесь моя территория. Моя страна, которая живет по своим законам. Пока еще не открываю глаза, нужно какое-то время, чтобы успокоиться, и прийти у себя. Что это было? Гипноз? Поэтому я начал видеть все иначе, или искусно созданная иллюзия? Меня окутывает тишина, обнимает, заполняет собой мои уши. Открываю глаза. Я не удивлен, на подсознательном уровне я понимаю, где оказался. Может из-за спертого воздуха, может из-за желтоватого света, идущего от длинных ламп, свисающих с потолка. Я снова в коридоре.

На этот раз я не прячусь, я смело иду пятьдесят метров. Меня не встречает голый, а тьма не рожает человекоподобных существ. Я останавливаюсь перед темнотой, мне страшно. Губы начинают неметь, в ушах появляется звон. Он перерастает в гул, от которого все вокруг вибрирует. Я пытаюсь сделать шаг, но падаю. Тьма открывает свой бездонный алый рот, и глотает меня.

Сейчас день, я на кухне. Передо мной, на столе три тарелки супа. Рядом жена нарезает салат. Я сижу за столом, подперев рукой подбородок, и смотрю на нее. Каким-то шестым чувством она замечает мой взгляд, и оборачивается. Ее глаза смеются, улыбка трогает уголки губ. Она счастлива. Вдруг, выражение ее лица меняется. Секунду назад оно было спокойно-радостным, и вот оно тревожное. Со двора доносится громкое мяукание. Это кошка, наверняка опять куда-то залезла, и не может выбраться. Глупое животное, хотя жена так не считает. Она даже разговаривает иногда с ней. Говорит что кошка умная, и все понимает.

Вот она, отправная точка. Вот момент поворота судьбы. Жена кладет нож на стол, и вытирает руки о фартук. В эту секунду я понимаю, что все это уже было. Недавно, всего полгода назад, но переживать заново этот день я не хочу. Сейчас она побежит в коридор, затем во двор, спасать свое любимое животное. Любопытство подталкивает пойти за ней, но я останусь здесь. Если я поддамся, и уйду, то случится то, что я буду потом несколько месяцев забывать. Алкогольная амнезия. Это и есть мой секрет, мое средство очистки памяти. Если пить неделю, то можно забыть один день. Если пить месяц, то из памяти исчезает неделя. Я всегда стираю воспоминания о том, что только что нарисовал. Так я не боюсь повторений в творчестве. Каждая картина нова, и является открытием даже для меня самого. Критики конечно отмечают определенный стиль, присущий только мне, но не могут найти общее между работами. Я для них загадка. Был загадкой, потому, что был художником. Сейчас я просто отец, который не хочет потерять все.

Пока жена во дворе спасает своего питомца, в кухню войдет наш маленький сын. До этого момента он был в гостиной, строил домики из кубиков, катал по выдуманным улицам машинки. Появившись на кухне, он обойдет вокруг стола. А потом потянет за скатерть, и опрокинет на себя тарелку с супом. Вероятно, он просто хотел посмотреть, что на столе, и держался за скатерть, когда вставал на цыпочки. Испугавшись, он шагнет назад, и поскользнется, на разлитом на полу супе. Ребенок даже понять не успеет, что произошло. Маленький череп расколется мгновенно, едва коснется итальянского кафеля. Кафеля, который выбирала жена. В тот день он ей очень понравился. Я настаивал на практичном линолеуме, но на кухне хозяйка она, поэтому я упирался не долго. «Быстрая смерть!» — скажут потом медики, надеясь, этой фразой хоть немного смягчить боль утраты. «Твердый кафель!» — ответил я им наиболее подходящим по смыслу словосочетанием.