Кулак Петрович И Ада - Время Вьюги. Трилогия [СИ]

Самым сложным годом, как водится, оказался первый. Знакомство Эжена Нерейда с кесарией началось с рыжеволосой нордэны, которая весьма резко заявила, что, во-первых, его теперь зовут Эрвин Нордэнвейдэ, нравится ему это или нет, и он из казармы не выйдет, пока не выучится говорить без «этого ужасного рэдского акцента» — во-вторых. О стоимости его шкуры и о том, где именно эта шкура окажется в качестве интерьерного украшения, если он начнет валять дурака, нордэна тоже рассказала в подробностях. И именно в таких выражениях.

На счастье Эрвина, он унаследовал от отца-органиста отличный слух, так что проблема с акцентом решилась быстро. Чтобы ревизская сказочка, написанная для него Ломаной звездой, выглядела убедительнее, он даже научился подражать нижнекалладскому выговору, свойственному Торвилье, из которого якобы был родом. Там у него даже нашлась «мать», с которой пришлось съездить и познакомится. Выходя от чужой старой женщины, за несколько марок согласившейся называть его своим сыном и получать письма, он почти заплакал, вспоминая собственную маму. Ей, конечно, ему писать никогда не позволили бы.

К концу второго года Эрвин получил лейтенантский чин, к концу третьего — ранение и медаль, а к четвертому — обзавелся кем-то вроде друзей среди сослуживцев. Нордэна, наговорившая ему грубостей в первый день, оказалась полковником и, в сущности, неплохим человеком, хотя, на взгляд Эрвина, для женщины благородного сословия вела себя резковато. Город ему нравился, народ тоже. Он даже, скрепя сердце, признавал, что калладская аристократия менее заносчива, чем рэдская, а калладские мещане — менее чванливы. С лютыми морозами и затяжными осенними дождями оставалось только смириться. И они были не такой уж высокой платой за возможность продолжать относительно нормальную жизнь.

После разговора с майором Мондум в штабе Эрвин решил пройтись до гостиницы пешком, чтобы привести в порядок мысли. За время прогулки он едва не угодил под омнибус, засмотревшись на солнце в луже, перехватил прелестный взгляд из-под шляпки с перышком и зачем-то вышел к набережной. Там, любуясь медленно катящимися водами Моэрэн — свинцовыми, без блеска, тяжелыми даже на вид — вдруг понял, что любит этот пропахший дымом город и совсем не хочет отсюда уезжать просто потому, что какая-то снулая рыбина из Третьего отделения вздумала сжить его со свету. В конце концов, один раз в жизни можно было поступиться гордостью — он все-таки не принц, позолота с него не облетит — да и попросить Витольда, чтобы его отец замолвил словечко. Против Маэрлингов люди в здравом уме бы не пошли. Эрвин сделал большой круг по центру города, замерз и пошел отогреваться в кофейне, где неожиданно для себя улыбнулся чем-то похожей на Кейси барышне за соседним столиком. Та ела мороженое — умение калладцев поглощать это лакомство при столичном климате до сих пор вызывало у Эрвина восхищение с удивлением пополам — и стреляла в него глазками из-за тоненького томика лирики.

«Никуда я не поеду. Хватит с меня перемены мест слагаемых без перемены их суммы. Остаюсь, и все». В конце концов, Эрвину было уже не двадцать, он не сидел запертым в полуразвалившемся флигеле и мог что-то решать о своей жизни сам. А господа шпики по этой причине могли пойти к бесам и там их всесторонне обслужить. В большие окна лился мягкий вечерний свет, делавший кокетку за столиком красивой и загадочной, а откуда-то со стороны реки доносилась тихая и нежная мелодия скрипки. Нордэнвейдэ пил крепкий кофе, отдающий корицей, и даже жмурился от удовольствия. «Никуда не поеду. Довольно, набегался!»

В пятницу он вернулся к себе едва ли не за полночь. Хозяйка проводила его понимающим взглядом и беззлобно вздохнула: «Эх, молодежь…» В субботу с самого утра зарядил мелкий дождь, но уже ничто не могло испортить Эрвину настроение. Он окончательно решился, а потому сделался спокоен и всем доволен. В конце концов, на случай катастрофы в штабе всегда лежало его заявление. Как и то, прошлое, пролежит еще лет шесть, потом напишет новое, уже какой-нибудь другой новомодной ручкой, дел-то. Лило все выходные. Эрвин валялся на кровати, трижды в день лениво выползая к самовару и за пирожками, и читал купленный сто лет назад исторический роман. Историческая достоверность ввиду количества прекрасных дам, благородных рыцарей, склонных к самопожертвованию друзей и наперсниц, а также неимоверно подлых и глупых имперцев, вызывала некоторые подозрения, но в целом похождения бравой троицы калладцев оказались занимательны. В финале, как и ожидалось, зло было героически повержено, златокудрая Клотильда спасена из башни, аэрдисовский граф пошел по миру, а герои, напротив, озолотились и закатили пир на весь мир. В целом, Эрвин считал, что путать исторические хроники со сказками очень вредно, но все равно остался глупейшей книгой доволен. Как он подозревал, при таком хорошем настроении можно взяться даже за калладскую поэзию, которую лейтенант ненавидел со школьной скамьи. Но на такой подвиг Эрвин все же не решился.

Рассвет в понедельник выдался мутно-серый, утонувший в мороси и холодный. Лейтенант не знал, дали ход его заявлению или еще нет, а потому решил, во избежание недоразумений, одеться в гражданское. Весеннее пальто с непривычки показалось ему легким и холодным, так что Эрвин старательно замотался в шарф, уткнулся носом в поднятый воротник и направился в штаб. Но туда так и не добрался: у поворота на улицу, где в тени вековых сосен пряталось двухэтажное тускло-желтое здание штаба, навстречу лейтенанту выскочил паренек в клетчатой кепке. По виду — типичный продавец газет, один из этих вездесущих как ветер пройдох.

— Срочные новости! — бодро сообщил он. — Скандал в благородном семействе!

«Скандал в благородном семействе» для людей, вывезенных по «Зимней розе», служил условным сигналом, означавшим высокую, но не максимальную, меру опасности. Эрвин, чувствуя, как у него перехватывает горло, остановился и кивнул:

— Большой скандал-то?

— Большущий! Купите газетку, не пожалеете!

Эрвин вынул из кармана завалявшуюся с прошлой осени горсть мелочи и стал счастливым обладателем последних светских сплетен, кроссворда, колонки юмора, а также адреса дамы, снимавшей по фотографии порчу, алкогольную и наркотическую зависимость, венец безбрачия и родовые проклятия любой мощности. Дама также укрепляла мужскую силу и заговаривала на деньги. Судя по фотографии кудесницы, украшавшей рекламную страницу, ей самой не помог бы даже приворот на крови. Эрвин приказал себе успокоиться и пробежал глазами передовицу. Газета считалась прогрессивной, так что статья с заголовком «Остаемся зимовать?» была написана в духе едкого сарказма. Как водится, авторы под громкими псевдонимами проехались по бездарным военным, безмозглым рэдцам и совсем чуть-чуть по взаимным счетам «братских народов» с едва заметными плевками в сторону калладских «освободителей», вероятно, для придания либерального колорита. Маэрлинг, видя такие выкидыши печати, обычно улыбался и говорил, что пока ублюдки пишут под псевдонимами — нация жива.