Клод Фаррер - Кровавый рубин [Фантастика. Ужасы. Мистика. Том I]

— Я знаю, что вы думаете, доктор, — сказал он. — Вы испытали такое же впечатление, как человек, сохранивший в своих воспоминаниях красивую гордую постройку и при своем возвращении нашедший развалины… С вашей стороны очень мило, что вы пришли ко мне. Как вы узнали?

Я пробормотал что-то вроде «прочел в списке прибывших иностранцев»… и «старая дружба».

Он устало опустил голову.

— Вы знаете?..

— Да, поэтому я и пришел. Я хотел лично выразить вам свое глубокое сочувствие, барон.

Он схватил мою руку и крепко, до боли, сжал ее.

— Вы знали ее, — тихо прошептал он. — Она часто вспоминала вас. Помните один вечер, когда она читала нам свои стихотворения? Тогда был май… свежий, цветущий май… Теперь осень… и все, все мертво…

Он откинулся на спинку кресла и закрыл лицо своими тонкими аристократическими руками. Я взглянул на стол у его кресла, где в беспорядке лежали книги. Между ними было несколько сочинений о спиритизме. Как, неужели Батонкур интересовался подобной литературой? Не искал ли он здесь утешения в смерти своей подруги? Он, у кого раньше разговоры о спиритизме вызывали скептическую улыбку? Когда я посмотрел на барона, то увидел его испытующий взор, устремленный на меня. Я не мог скрыть смущения, как будто он поймал меня на месте преступления. Он заметил мое смущение.

— Вы удивляетесь, как и многие, знавшие меня раньше, — сказал он. — Я, неисправимый противник всяких сверхъестественных теорий, так изменился! Да, я обращен, — прибавил он особенным тоном, как дети, понимающие, что они неправы, но желающие доказать свою правоту.

— Но что заставило вас так сильно измениться? — не мог я удержаться от вопроса, хотя сейчас же почувствовал его нескромность.

Несколько мгновений барон безмолвно смотрел на меня. Затем вынул из кармана свой узкий золотой портсигар, украшенный маленьким гербом, и положил на стол. Мы сидели и курили молча. Душистые облака дыма поднимались к потолку; иногда они становились между нами стеной. В камине трещал огонь. Несмотря на довольно теплый октябрьский вечер, барон дрожал всем телом.

— Вы знали Веру… — сказал он наконец, гася папиросу дрожащей рукой. — Вы тоже любили ее…

Я почувствовал, как горячая краска залила мое лицо. Он был прав: я любил ее, эту загадочную сероокую русскую с грациозной фигуркой куколки, белыми широкими зубами в рамке рубиново-красных губ.

Я машинально сделал отрицательный жест.

— Зачем вы лжете? — заметил Батонкур, качая головой.

— Разве это стыдно? Ведь ее нельзя было не любить. Она была такая добрая, прекрасная… Ангел! Вы читали, что я потерял ее. Несчастный случай, не правда ли? Вы так думали. Боже мой!.. Если бы это было так!.. Но… Зачем это случилось, зачем?

Барон замолчал, голова его тяжело опустилась на грудь. Когда он снова поднял ее, лицо его показалось мне еще более бледным и осунувшимся.

— Вера чувствовала себя не совсем здоровой, — продолжал барон. — Нервы… ей необходимы путешествия, говорили доктора. И мы уехали. Италия… Африка… Поезд… пароход… опять поезд, отель… Меня все это очень утомляло, но ей хотелось все дальше… дальше. Наконец, мы поехали обратно, домой, через Марсель. Вера казалась опять совершенно здоровой. Щеки были, как прежде, круглые и розовый, глаза блестели. В Париже, по ее желанию, мы остановились и заехали в маленький отель на Вандомской площади, где я останавливался и прежде много раз. В день нашего приезда мы оба очень устали и рано легли спать. Было около одиннадцати, когда я погасил свет в своей комнате.

И в эту ночь я видел сон… Думаете ли вы, доктор, что сновидения ничего общего с нашей жизнью не имеют? Что они случайны и с наступлением дня рассеиваются, как туман от солнца?

— Они зависят от нашего ужина, — сказал я, но сейчас же рассердился на себя за это пошлое замечание.

Впрочем, барон как будто не слыхал его.

— Мне снилось, — продолжал он, — что мы с Верой вышли из зала, задрапированного черным. Человек в коричневой ливрее с поклоном сделал нам пригласительный жест рукой. Вдруг перед нами появился черный ящик. Человек открыл крышку, приглашая Веру лечь в него. Вера со смехом согласилась, и человек захлопнул за ней крышку. В ужасе я стал рвать ее, впиваясь ногтями в дерево, но открыть не мог. Но вот ящик стал медленно и беззвучно подниматься кверху… Я вскрикнул… и проснулся. Солнце ярко освещало мою кровать. С улицы доносились неясные звуки и крики парижских газетчиков. Все еще под влиянием страшного сна, я оделся и отправился в кафе, где Вера ждала уже меня. Она была прекрасна в своем платье, с большим букетом темных благоухающих фиалок. Когда я рассказал ей свой сон, она много смеялась. После кофе мы поехали в Лувр «сотворить молитву перед Венерой Милосской», как сказала Вера. Когда мы вернулись в отель обедать, к нам подошел человек, поднимавший машину. Я видел его так близко в первый раз. Эта темно-коричневая ливрея… где я видел ее?.. В Риме? В Каире?.. Я сразу вспомнил!.. Минувшей ночью, во сне! И теперь… то же движение рукой, как тот… Я хотел было удержать Веру, но она быстро вскочила в подъемную машину, человек вошел вслед за ней и машина медленно и беззвучно поднялась вверх… Я стоял, как пригвожденный к месту, и ждал. Я знал, что в следующий момент произойдет что-то страшное. Старый американец, стоявший возле, испуганно смотрел на меня. И вот это произошло… Какой-то свист… грохот… треск… Два отчаянных крика… и оглушительное падение…

Я очнулся в больнице. Сестра милосердия сидела у моей постели. Заикаясь, я спросил о Вере… Сестра приложила палец к губам. Потом я узнал все от доктора. Подъемная машина упала, Вера и служитель отеля были убиты…

Барон замолчал и неподвижно смотрел перед собой широко раскрытыми глазами, точно видел что-то ужасное.

— Вчера я был у психиатра, — проговорил он, наконец, хриплым голосом. — Но все пожимают плечами и никто не может сказать, чем я болен.

— Не могу, не могу! Я не смею. Боюсь.

В комнате было темно, только огоньки догоравшего камина, прыгая искорками, освещали ее лицо и глаза, полные страха.

Он взял ее руку и сжал.

— Боишься? Чего? Что моя любовь умрет, когда ты будешь со мной? Что жизнь моей души погаснет при первом дуновении счастья? Клотильда! Клотильда! Я не могу выразить тебе словами, но посмотри в мои глаза! Разве ты не можешь прочесть? Дорогая, любимая, посмотри.

— Нет, нет! Я не смею… Не смею.

Она отшатнулась, закрыв лицо руками.

— Посмотри, посмотри, — зашептал он, притягивая ее.

Открыв глаза, она встретила его страстный взгляд.

— Любишь, любишь, — шептала она, как очарованная.

— Уйдем, нас ждет мир, этот сад любви, и всюду у наших ног будет пышным цветком распускаться любовь. Оставим все холодное и мрачное здесь и поищем храма любви, моя чудная!