Диана Сеттерфилд - Пока течет река [litres]

Этот рассказ буквально выплеснулся из Вогана без малейших усилий с его стороны. В нем не было ничего отрепетированного или заготовленного. Изложение обладало собственной энергией и само задавало темп, и с каждой фразой прошлое возвращалось в эту комнату, наполняя ее тьмой и холодом. Вогана начала бить дрожь, а его глаза остекленели, как бывает с людьми, когда они заглядывают вглубь своей памяти.

– После падения я не сразу пришел в себя. А когда дыхание восстановилось, я осторожно пошевелил руками и ногами, проверяя, нет ли каких травм. В темноте мог скрываться кто-то, готовый меня добить. Я медленно приподнялся, в любой миг ожидая нового удара, но его не последовало, и только тут до меня дошло, что я всего-навсего споткнулся и упал без постороннего вмешательства. Я постарался взять себя в руки. Подождал, когда исчезнет головокружение. И медленно поднялся с земли. При этом моя нога что-то задела. Я сразу же понял, что этот мягкий, но вполне увесистый сверток посреди дороги и стал причиной моего падения. Нагнувшись, я попытался на ощупь определить, что это такое, но в перчатках сделать это было сложно. Сняв их, я попробовал снова. Что-то мокрое. Холодное. Плотное.

Я испугался. Еще даже не успев зажечь спичку, я уже испугался того, что мог увидеть.

Когда вспыхнул огонек, я обнаружил, что она не смотрит на меня. Иначе было бы еще хуже. Ее голова была отвернута от меня, а неподвижный взгляд направлен в сторону реки. Это казалось невероятным, но форма глаз у нее была точь-в-точь как у Амелии. На ней были одежда и обувь Амелии. Черты ее лица также имели сходство с Амелией. Поразительное сходство. И все же для меня было совершенно очевидным – как тогда, так и впоследствии, – что она не была Амелией. Это была не моя девочка. Да и как она могла ею быть? Я знал свою дочь. Я знал, как загораются ее глаза при общении со мной, как она потешно пританцовывает при ходьбе, как тянутся, хватают и теребят все подряд ее ручонки. Я взял ее за руку, но она не обхватила мои пальцы, как сделала бы настоящая Амелия. При свете от спички что-то блеснуло. Ожерелье Амелии с серебряным якорем было у нее на шее.

Я поднял с земли девочку, которая не могла – не должна была – быть Амелией. Я нашел место, где берег был не слишком крут, и спустился к реке. С нею на руках я зашел в воду по пояс, а потом отпустил ее. И почувствовал, как река забирает у меня эту девочку.

Воган сделал паузу.

– Существовал только один способ избавиться от этого кошмара: верить в то, что моя настоящая дочь, моя Амелия жива. Вы меня понимаете?

– Понимаю, – произнесла миссис Константайн печально, по-прежнему не сводя с него глаз.

– Но теперь я знаю – и знал это уже давно, – что там действительно была Амелия. Моя бедная девочка была мертва.

– Да, – сказала миссис Константайн.

Тут плотину прорвало, и слезы рекой хлынули из глаз Вогана. Его плечи тряслись, он всем телом раскачивался вперед-назад, и этим рыданиям, казалось, не будет конца. Слезы текли по щекам, увлажняли его воротник и капали с подбородка ему на колени. Он прижал к лицу ладони, и слезы намочили его пальцы, а потом запястья и манжеты. Он плакал и плакал, пока этот поток не иссяк.

Понимающий и доброжелательный взгляд миссис Константайн не отпускал его ни на секунду, как и на протяжении всего рассказа.

– Когда эта девочка из реки поселилась в нашем доме, меня начали посещать странные мысли. Иной раз я думал… – Воган смущенно качнул головой, но он уже знал, что миссис Константайн можно рассказать всю правду без опасения показаться безумцем. – Иной раз я думал: а вдруг она не умерла? Вдруг после того, как я пустил ее по течению реки, она очнулась? Вдруг река отнесла ее куда-то – к кому-то – и там она прожила два года, а потом – непонятно как – или почему – вновь очутилась в реке и таким образом вернулась к нам? Конечно, это кажется невозможным, но мысли вроде этой… Когда человек хочет найти объяснение…

– Расскажите мне об Амелии, – попросила она, когда последняя пауза затянулась. – Какой она была при жизни?

– Что именно вы хотите узнать?

– Решайте сами.

Он задумался.

– С самого начала она была очень подвижным ребенком. Даже еще не родившись, она активно шевелилась в материнской утробе – так говорила повитуха, – а когда после родов ее положили в колыбель, ее ручки и ножки беспрестанно двигались таким манером, будто она пыталась плыть по воздуху и притом удивлялась, что у нее это не получается. Она могла подолгу смотреть на свою ладонь, то ее раскрывая, то сжимая в кулачок, а когда пальцы раздвигались в стороны, ее лицо выражало полнейшее изумление. Она рано начала ползать, и это, по словам моей жены, укрепило ее ноги. Бывало, схватит меня за руку и ждет, когда я приподниму ее так, чтобы только ступни касались пола, – ей нравилось чувствовать опору под ногами. Конечно, мы не могли делать это все время. Однажды я просматривал какие-то документы, сидя в гостиной, а она подползла и начала теребить меня за лодыжку – хотела, чтобы я ее приподнял, – но я был слишком занят. Потом вдруг чувствую, как меня кто-то дергает за рукав, – и вот она, стоит рядом! Самостоятельно поднялась на ноги, цепляясь за ножку кресла, и на лице ее – такой восторг и удивление! Ох, вы бы видели ее в ту минуту! Тысячу раз она пыталась это сделать и падала навзничь, но никогда при этом не плакала, а просто начинала все заново. А с тех пор как встала на ноги, ее уже было трудно убедить хоть ненадолго присесть.

Он улыбнулся при этом воспоминании.

– А сейчас вы ее видите ? – Голос миссис Константайн был таким мягким и тихим, что едва поколебал воздух.

Да, сейчас Воган видел Амелию. Он видел ее сбившийся на лицо локон, идеально загнутые ресницы неопределенного цвета, точку засохшей слизи в уголке глаза, округлость щеки и разлившийся по ней румянец, припухлость нижней губы, короткие пальчики с ровными и гладкими ноготками. Он видел ее не в этой комнате и не в эту самую минуту, а в бесконечности своей памяти. Она была потеряна для этой жизни, но продолжала существовать, присутствовать в его памяти. На миг он встретился с ней глазами, увидел ее улыбку. Потом снова поймал и почувствовал на себе ее взгляд. Отец и дочь. Он знал, что она мертва, что она бесследно исчезла, но сейчас он ее видел, а значит, на какое-то время – только на это время – они с дочерью воссоединились.

– Да, я ее вижу, – сказал он, улыбаясь сквозь слезы.

Его легкие снова могли свободно дышать; тяжесть головы уже не давила на плечи. Сердце в груди билось ровно. Он не знал, что ждет его впереди, но он хотя бы знал, что у него есть будущее. В нем пробудился интерес к жизни.

– У нас будет еще один ребенок, – сообщил он миссис Константайн. – В конце года.