Лорет Энн Уайт - Утонувшие девушки

– И вы попросту стали звать меня Энджи? – не выдержала Энджи. – Как своего мертвого ребенка? Да что же вы за люди?

– Я не видел в этом ничего дурного, – неожиданно покорно ответил отец. – От этого твоя мать пришла в себя, а ты буквально расцвела – выучилась говорить, петь, смеяться. Я…

– Вы вот так запросто взяли и вставили подобранного ребенка на место умершей девочки? Как это можно считать нормальным? Как это могло не навредить?

– Да чем это навредило? Ты прекрасно развивалась, мы стали семьей. В восемьдесят седьмом под Рождество переехали из Ванкувера сюда, на остров, и ты стала совсем нашей Энджи.

– И вы меня всем так и представляли – ребенком из альбома с фотографиями? Все снимки младенца, начиная с родильной палаты и до самой Италии, – не мои? Годы шли, а вы ничтоже сумняшеся продолжали вкладывать в альбом мои фотографии?!

Отец промолчал.

– Вы вообще решили скрыть, что не являетесь моими биологическими родителями?

Он потер колено.

– Я думал – расскажем, когда подрастешь, или если возникнет какая-то медицинская проблема. Но ведь не возникла же! Мы действительно начали верить, что ты и есть наша Энджи, так зачем же ранить тебя такой правдой? Все равно никто не знает, откуда ты взялась. Все ниточки давно оборваны, не у кого даже было брать образцы ДНК! Так почему нам было не оставить все как есть?

– Потому что это неправда. – Энджи вскочила и провела руками по волосам. Привычный мир опасно накренился на своих осях, вызывая дурноту. Все, во что она привыкла верить, ложь. Всю ее жизнь теперь нужно пересматривать под другим углом. Та, кого она ежедневно видит в зеркале, не Энджи Паллорино. Придется привыкать, что она неизвестно кто. Ей захотелось убежать, спастись, спрятаться. Выскочить из собственного тела, напиться до беспамятства, поехать в ночной клуб и натрахаться до потери пульса…

– Значит, у меня есть биологические родители. – Это не было вопросом, Энджи просто озвучила факт, чтобы лучше уяснить. – Может, они умерли, а может, и живы. – Она замолчала, бешено глядя на отца. В ней рос гнев, но он измельчался, как в уничтожителе бумаг, острой жалостью и сочувствием: Джозеф Паллорино тоже остался теперь совершенно одиноким. Сегодня они разбили прошлое семьи на мелкие осколки, которых уже не собрать.

– Как по-твоему, откуда я родом? Должна же у тебя быть теория! Моя мать была полькой? Я когда-нибудь произносила польские слова, когда снова начала говорить?

Отец покачал головой:

– Нет, только английские. Ты забыла все, что было до того сочельника, когда тебя нашли в Ангельской колыбели. Никто ничего не знает, Эндж, – ни ванкуверская полиция, ни Интерпол, ни другие службы. Никто не обратился с просьбой отдать тебя, подтвердив кровное родство анализом ДНК. Розыск тоже ничего не дал. Ты, словно сама собой, вдруг оказалась в Ангельской колыбели и ждала нас…

Тут Энджи кое-что вспомнила.

– Скажи мне еще одно. Почему мы вдруг перестали ходить в церковь?

– Однажды, незадолго до Рождества, на воскресной мессе твоя мама заметила, как изменилось твое личико при звоне колоколов. Мне кажется, Мириам боялась, что ты что-нибудь вспомнишь. После этого мы туда больше не ходили.

Открыв дверь своей тесной квартирки, Мерри Уинстон замерла, ощутив чужой запах. Здесь кто-то побывал. Она включила свет в коридоре и комнате. Занавеска легонько колыхалась от сквозняка.

Мерри быстро подошла к окну и отодвинула штору. Окно было приоткрыто, в щель тянуло холодом. Сердце замерло: она не оставляла окно открытым! Уинстон с силой задвинула раму и повернула ручку. Обернувшись, она огляделась, напрягая слух.

В квартире тихо, только кровь толчками шумит в ушах и слышится собственное частое дыхание. Уинстон не сводила глаз с входной двери. Расстояние, отделявшее ее от выхода, вдруг показалось огромным. Может, если кинуться бегом… на тот случай, если кто-нибудь притаился в ванной или спальне…

Мерри осторожно сделала шаг. Скрипнула половица. Мерри замерла, но все было тихо. И тут на обеденном столе, придвинутом к кухонной тумбе, она увидела маленький пакетик с белыми кристаллами, стеклянную трубку и зажигалку.

Мерри непроизвольно сглотнула, взгляд метнулся к двери спальни. Она ждала, прислушиваясь. Ничего не услышав, на цыпочках прошла по комнате и по миллиметру приоткрыла дверь в спальню. Ничего. Мерри заглянула в ванную, отодвинув душевую занавеску, проверила шкафы в коридоре, пошарила под кроватью. Вернувшись к столу, она уставилась на пакетик. Под ним лежал простой белый конверт. Мерри пришлось коснуться пакетика, чтобы вытащить конверт.

В нем оказалось два зернистых снимка, сделанные ночью. На одном ее «Фольксваген»-«жук» ехал вдоль берега бухты Аплендс. На другом Мерри собственной персоной, в пуховике и шапке, сидела на корточках между внедорожником и «Киа Соренто», направив огромный объектив прямо на того, кто ее фотографировал. Она перевернула снимок и прочла: «Тебе конец».

Мерри затрясло. Она посмотрела на лежавший перед ней пакетик, и в ней шевельнулся старый сосущий голод, неумолимый, как дракон, пробудившийся от спячки. Паника петлей стиснула горло. Уинстон кинулась к двери, где бросила свой рюкзак, и кое-как открыла боковой карман, нашарив визитку Энджи Паллорино. Она набрала номер, но после первого же сигнала включился автоответчик. Мерри сбросила звонок, забегала по квартире, остановилась и уставилась на наркотик. Нет. Нет. Нет… Дрожащими пальцами она нажала набор номера, но снова попала на автоответчик.

Уже около полуночи Мэддокс въехал на парковку в Западной бухте и по дощатому настилу, отворачиваясь от дождя и ветра, направился к выходу на яхтенный причал. Пиво, выпитое с Хольгерсеном и другими детективами в «Летающей свинье», заметно ослабило эффект переизбытка кортизола: два дня выдались адские, плюс Мэддокс по-прежнему волновался за Энджи. Скучал по Энджи. Вожделел Энджи. Немного сердился на Энджи. Она занимала все его мысли – по пути домой Мэддокс проехал мимо ее дома, взглянув на крайние от угла окна на верхнем этаже, там, по словам Хольгерсена, жила Паллорино. Окна были темные.

Мэддокс остановился у калитки, чтобы набрать код, но слева в густой тени уловил движение и обернулся, схватившись за кобуру. Расслабляющее воздействие пива сразу прошло, когда от сырого мрака вдруг отделился знакомый силуэт.

– Энджи?!

Она ничего не сказала. Куртка блестела от дождя. Энджи была в черной шапочке, и от этого лицо будто светилось в темноте. Глаза были странные – больше, темнее и глубже, точно подведенные. Мэддокс заволновался, но тут же в душу закралось сумрачное подозрение, что она побывала в клубе.