Стивен Кинг - Черный дом

Мы видим перед собой третью жертву Рыбака — десятилетнюю Ирму Френо. Волны шока, распространившиеся по округу вчерашним днем после ее исчезновения прямо с тротуара у видеомагазина, значительно усилятся после того, как чуть позже Дейл Гилбертсон наткнется на тело.

Рыбак похитил девочку на Чейз-стрит и доставил (мы не можем сказать как) сюда, миновав Чейз-стрит и Лайлл-роуд, проехав мимо «С семи до одиннадцати» и Дома ВЗВ, мимо дома, где кипит от злости и пьет Ванда Киндерлинг, мимо сверкающего стеклом, напоминающего космический корабль административного блока в «Гольце», через границу между городом и сельской местностью.

Через дверь рядом с пробитым пулями щитом «Кока-колы»

Рыбак протащил ее живой. Она, должно быть, сопротивлялась, она, должно быть, кричала. Рыбак прижал ее к дальней стене и заглушил крики ударами в лицо. Вероятнее всего, задушил. Уложил тело на полу, одну руку откинул, вторую прислонил к стене. Раздел от пояса. Снял трусики, джинсы, все, что было на Ирме, когда он ее похищал. Оставил только белые кроссовки «Нью баланс». А потом Рыбак отрезал ее правую ногу. Каким-то длинным, с тяжелым лезвием ножом, обойдясь без топора или пилы. Резал плоть и кость, пока не отделил ногу от тела. И двумя или тремя ударами чуть выше лодыжки отхватил стопу.

Отшвырнул, вместе с белой кроссовкой. Стопа Ирмы Рыбака не интересовала — ему требовалась только ее нога.

Вот тут, друзья мои, мы столкнулись с истинным соскальзыванием в иррациональное.

Маленькое, безжизненное тело Ирмы Френо расплющено, словно пытается вжаться в наполовину сгнившие половицы.

Жужжат пьяные от крови мухи. Дворняга все пытается вытащить свою вкусную добычу из кроссовки. Если бы нам удалось вернуть к жизни простодушного Эда Гилбертсона и поставить рядом с собой, он бы упал на колени и заплакал. Мы с другой стороны…

Мы здесь не для того, чтобы плакать. В отличие от Эда, который бы в ужасе смотрел на растерзанную девочку, отказываясь верить своим глазам. Что-то страшное и таинственное побывало в этой лачуге, и везде мы видим и чувствуем его следы.

Мы прибыли сюда, чтобы наблюдать, фиксировать, сохранять впечатления, последовательные образы note 14 Note14 Последовательный образ — сохранение зрительного образа после исчезновения самого предмета (психол.). , остающиеся за этим неведомым, как хвост — за кометой. Следы говорят за чудовище, а потому оно словно рядом, а потому оно окружает нас. Увиденное нами несет в себе что-то безмерно важное, и эта важность смиряет нас. Покорность — наша самая лучшая, самая оптимальная первая реакция. Без нее мы можем упустить главное, страшная тайна ускользнет от нас, мы пойдем дальше, слепые и глухие, невежественные, как свиньи. Не стоит нам превращаться в свиней. Мы должны отдать должное этой сцене: жужжащие мухи, собака, рвущая стопу, бедное, бледное тельце, безмерность произошедшего с Ирмой Френо.., признание собственной ничтожности. В сравнении со всем этим мы — клок дыма.

Толстый шмель залетает в пустую оконную раму в задней стене, в шести футах от тела Ирмы, и по кругу медленно облетает ту часть лачуги, где лежит Ирма. Подвешенный на пребывающих в непрерывном движении крыльях, шмель выглядит слишком тяжелым для того, чтобы летать, однако летит, вроде бы не прилагая к этому никаких усилий, неспешно кружит над залитым кровью полом. Мухи, дворняга и Ирма не обращают на него внимания.

Для нас, однако, шмель, который продолжает удовлетворенно жужжать, паря над камерой ужасов в дальней части лачуги, более не является приятным отвлечением, он встроился в окружающую нас таинственность. Он стал неотъемлемой частью упомянутой выше сцены, тоже требует от нас смирения и по-своему объясняет случившееся. Мощное, густое жужжание его крыльев, кажется, является эпицентром более высокого звукового фона, создаваемого жадными мухами. Как солист с микрофоном, стоящий впереди хора, шмель контролирует этот фон. Звук набирает силу, концентрируется. Когда шмель попадает в солнечный луч, проникший в лачугу через щель в восточной стене, полоски его туловища блестят черным и золотым, крылышки начинают напоминать лопасти вентилятора, насекомое превращается в удивительное, плывущее по воздуху чудо природы.

Убитая девочка распростерта на залитых кровью половицах.

Наше смирение, наше чувство ничтожности, наше осознание значимости всего того, что мы видим, позволяет ощутить силы, которые нам не дано понять, силы гигантских масштабов, которые всегда присутствуют и всегда действуют, но открываются простым смертным лишь в такие знаковые моменты.

Нам оказана честь, но честь эта — невыносимо тяжелая ноша.

Говорящий шмель, завершая очередной круг, возвращается к окну и улетает в другой мир, и мы следуем за ним, в окно, к солнцу и воздушным высотам.

Запахи говна и мочи в «Центре Макстона по уходу за престарелыми»; едва уловимое ощущение соскальзывания в заброшенном доме к северу от шоссе № 35; жужжание мух и запах крови в лачуге, где раньше находилась забегаловка «Закусим у Эда». Бр-р! Фу! Есть ли во Френч-Лэндинге хоть одно спокойное, тихое местечко? Где видимое глазом является именно тем, что есть на самом деле?

Ответ короток: нет. На всех дорогах и тропах, ведущих во Френч-Лэндинг, следует поставить знаки-указатели: «БУДЬТЕ БДИТЕЛЬНЫ! ИДЕТ СОСКАЛЬЗЫВАНИЕ! ВХОДЯЩИЙ СИЛЬНО РИСКУЕТ, ВОЗМОЖНО, И ЖИЗНЬЮ!»

Здесь действует магия Рыбака. Она пусть временно, но исключает такие понятия, как тихое, спокойное, милое. Но мы можем найти островок относительного спокойствия, потому что нам надо передохнуть. Мы, возможно, не сможем убежать от соскальзывания, но нам по силам отправиться туда, где никто не срет прямо в постели и не заливает кровью пол (во всяком случае, пока).

Пусть шмель летит своим путем, а мы — своим, и наш ведет на юго-запад, опять над лесами, дарящими жизнь и кислород, ведь нет другого такого воздуха, как над лесом, во всяком случае в этом мире, а потом вновь возвращаемся к людям.

Эта часть города называется Либертивилль. Так окрестил ее городской совет Френч-Лэндинга в 1976 году. Вы не поверите, но толстопузый Эд Гилбертсон, этот король хот-догов, в середине прошлого столетия избирался членом городского совета. Странные то были времена, воистину странные. Хотя все-таки не столь странные, как эти, рыбные дни Френч-Лэндинга, склизкие дни соскальзывания в иррациональное.

Улицы Либертивилля носят названия, которые взрослым кажутся очень красочными, тогда как дети их не понимают. Некоторые из них даже окрестили эту часть города Древневилль. Мы спускаемся вниз, сквозь сладкий утренний воздух (уже заметно потеплело, удачный выдался денек для Клубничного фестиваля). Молча плывем над Камелот-стрит до перекрестка с Авалон, следуем по Авалон до Мейд-Мариан-уэй. А уж Мейд-Мариан-уэй приводит нас, что неудивительно, к Робин-Гуд-лейн.